— Думаю, что нет.
— Между прочим, я помню Масаду. Тит плакал, он питал слабость к евреям. А вот я хохотал.
— Не сомневаюсь.
Внезапно Домициан схватил меня сзади за волосы.
— Прекрати, ты делаешь мне больно, слышишь!
— Ты говорила, будто ты богиня.
— Я и есть богиня.
— Неправда, ты лжешь! — Он стиснул мне голову руками, словно орех щипцами. — Ты появилась на свет из лона какой-то еврейки в пустыне, с криком и вся измазанная кровью, как и все смертные младенцы, и никакая ты не богиня. Из нас двоих божество это я, но не ты. В Риме лишь один бог. Я избавился от Ария Варвара, избавился от тебя.
— Но ведь ты от меня не избавился. Пока не избавился. Так что, вместо того, чтобы вести пустые разговоры, возьми и избавься.
— О, это я успею сделать, но сначала я хотел бы это услышать.
— Что именно?
— Сама знаешь что. Давай, говори.
— Что мне страшно? Это тебе страшно, цезарь. Я же всего лишь еврейка, которая появилась на это свет, надрываясь криком посреди пустыни…
— Прекрати насмехаться надо мной, слышишь!
— Я — Афина! — крикнула я и разразилась безумным хохотом, не обращая внимания на боль, которая грозила вот-вот расколоть мой череп надвое. — А до этого я была Тея, певичка, рабыня и любовница гладиаторов. А до того, я была Лия, дочь Вениамина и Рахили из Масады. Я такая же смертная, как и ты, ты обыкновенный человечек, — я нарочно выкрикнула эти слова во весь голос, чтобы их услышали рабы, которые наверняка подслушивали за дверью, чтобы их услышали приспешники императора, чтобы их услышал весь мир. — И я никого не боюсь!
Несколько секунд он смотрел на меня. А потом расхохотался.
С постели я встала лишь через восемь дней.
— Вот уж не рассчитывала увидеть тебя столь скоро, — сказала Юстина, глядя Павлину в глаза. В ее взгляде читались тепло и участие. — Но вот ты здесь, причем во всем своем великолепии.
— Через час я должен явиться во дворец к императору. — Павлин взял под мышку шлем с алым гребнем. Император устраивает официальный прием в честь своей племянницы и ее сыновей.
Они зашагали бок о бок по длинному мраморному коридору. Другие жрицы спешили мимо в развевающихся белых одеждах. Иногда им навстречу попадались римские матроны, которые пришли помолиться сюда перед Сатурналиями, праздником в честь завершения старого года, когда в каждом доме царили суета и неразбериха по случаю года наступающего. На весталку и ее гостя никто не обратил внимания. К тому же их не раз уже видели вместе — они тихо беседовали, склонив головы, в публичном зале. В любом случае, кому бы пришло в голову строить догадки по поводу отношений между жрицей Весты и правой рукой самого императора?
— Я сегодня кое-что сделал, — произнес Павлин, закладывая руки за спину — жест, который он позаимствовал у Домициана. — Лепида, она прислала мне в преторианские казармы записку. Она иногда так делает. «Сегодня вечером», вот и все, что в ней было написано. Я всегда поручаю моим центурионам заменить меня вечером. Но сегодня…
— Что сегодня?
— Я начал созывать их к себе, как вдруг… сам не знаю почему, но я перевернул записку, написал на чистой стороне «Я занят» и отослал обратно. — Павлин заглянул жрице в глаза. — Такого со мной еще не случалось.
— Но почему именно сейчас?
— Я подумал о том, что бы ты сказала мне, будь ты в ту минуту рядом. Или что бы ты подумала.
— А что, по-твоему, я подумала бы?
— Я подумал, что ты бы нашла для меня оправдание. Я же не хочу, чтобы ты нашла для меня оправдание. Я хочу, чтобы ты гордилась.
— А я и так горжусь.
— Мною?
— Тобой.
Павлин громко выдохнул.
— Могу я у тебя что-то спросить?
— Спрашивай.
— Сколько тебе лет?
Юстина растерянно заморгала.
— Двадцать девять.
— То есть тебе остается служить Весте еще десять лет, а потом ты станешь свободна?
— Да.
— Когда эти десять лет истекут, выходи за меня замуж.
Молчание.
Наконец Павлин осмелился поднять глаза. Юстина смотрела на него в упор, ошарашенная его предложением.
— Павлин.
— Что?
— Я… — Юстина отвернулась и нервно поерзала на скамье, чего раньше за ней никогда не водилось. — Считается, что женитьба на бывшей весталке приносит несчастья.
— Что ж, я готов сыграть в кости с фортуной.
— Павлин, тебе ждать еще целых десять лет. А до тех пор я обязана соблюдать обет, и я его не нарушу.
— Знаю. И я готов ждать.
— К тому времени мне уже будет тридцать девять. Я буду слишком стара, чтобы родить тебе детей.
— Мне не нужны твои дети, мне нужна ты, — он потянулся было, чтобы взять ее за руку, однако вспомнив о бесконечном потоке молящихся, довольствовался тем, что просто перешел на шепот. — Я знаю тебя целую вечность, Юстина. Я знал тебя задолго до того, как впервые тебя встретил. И потому готов ждать еще сколько угодно. Десять лет меня не страшат.
Юстина слегка отодвинулась от него. На мгновение их взгляды встретились, а затем они снова поспешили отвести глаза. Юстина нервно поправила покрывало.
— Я не могу… я не знаю, что сказать.
— Скажи, — может быть. Подумай хорошенько. У тебя ведь есть целых десять лет, чтобы принять окончательное решение.
— А как же Кальпурния?
— Она тоже не хочет за меня замуж. В течение этих лет каких только отговорок мы не придумывали, я и она, лишь бы только отсрочить дату бракосочетания. Сегодня я скажу императору, что разрываю мою помолвку с Кальпурнией. А поскольку она богатая наследница, то найти себе нового мужа ей не составит большого труда. Прошу тебя, скажи, что ты подумаешь над моим предложением, — взмолился Павлин. — Только это. Большего мне не нужно.
— Ну хорошо, — едва слышно, — я подумаю.
При этих ее словах душа Павлина возликовала.
— В таком случае, мне пора. Собственно, только за этим я сегодня и пришел сюда. О боги, чтобы собраться с духом, мне потребовался целый день. Честное слово, даже Сатурнин и германцы были не так страшны, как эта встреча с тобой! — воскликнул Павлин и рассмеялся. Ему хотелось петь и плясать от радости.
Юстина подняла на него удивленные глаза. Ее покрывало слегка колыхнулось, и он успел разглядеть рядом с ее ухом прядь светлых волос — наверно, выбилась из прически, когда Юстина поправляла покрывало. Светлые, как лен волосы, как он и предполагал. Он протянул руку и прикоснулся к ним.
— Они у тебя как лен или скифское золото, — произнес он и зашагал вон из храма.
Юстина же осталась стоять в центре огромного мраморного зала.
