Открывший ему и сразу узнавший его левит — тот самый, с которым он разговаривал на следующий день после похищения Лизы, — важно кивнул и распахнул перед ним дверь приемной, где он ждал и в прошлый раз. Но перед ним появился Эзекиель…
Внезапно просияв, протянув к гостю обе руки, он скорее подбежал, чем подошел к нему:
— Вы пришли? Неужели это означает…
— Что я вам «их» принес? Да. Капитан Хардинг только что вернул «их» мне. Но каким чудом вы оказались здесь?
Подросток небрежно передернул плечами.
— Это совсем маленькое чудо. Я прибежал сюда через туннель Езекии, а синагога — это место, где можно найти убежище. Впрочем, нам только что стало известно, что против нас не будет выдвинуто никаких обвинений. И вообще все хорошо для всех, кроме нашего бедного рабби Гольберга. Я прекрасно понимаю, что то, как он с вами поступил, было нехорошо, но он был готов на все ради этого сокровища. И он велел позаботиться о вашей жене.
— Вся беда в том, что теперь я уже не имею никакого представления о том, где ее искать. Если, конечно, она еще жива. У арабов нет тех причин, какие были у вас, для того, чтобы бережно с ней обращаться… Могу ли я видеть Великого Раввина?
— К сожалению, нет! Он отправился вместе с некоторыми из наших братьев за останками рабби Абнера в ту пещеру, где вы его положили. Он отправился туда, чтобы произнести над телом все положенные молитвы, прежде чем навсегда опустить его в землю…
— Ничего не поделаешь! Что ж, — продолжал Морозини, вытащив из кармана маленький сверток и протягивая его Эзекиелю, — вот то, что вы так долго искали!
Эзекиель точно так, как сам он недавно сделал, развернул на ладони легкую шелковую ткань и на мгновение залюбовался изумрудами Пророка.
— Я равнодушен к драгоценностям, — вздохнул он, — но должен признать, что эти камни великолепны…
— И насколько великолепны, настолько же и опасны! Теперь, я думаю, «Свет» и «Совершенство» воссоединятся с пекторалью?
Нет. После смерти рабби Абнера Великий Раввин узнал обо всем, чего тот потребовал от вас, и мы с ним, даже не зная еще, увидим ли когда-нибудь вновь «Свет» и «Совершенство», решили их судьбу. Я должен подняться на гору Синай и спрятать их там, где был услышан голос Яхве и где Он дал Моисею Десять Заповедей. Он дал эти камни, и Ему они должны быть возвращены! Рабби Абнер обольщался, когда думал, что после того, как из-за них пролито столько крови, совершено столько низостей и преступлений, божественные камни еще способны хоть на какое-то пророчество…
— Делайте что хотите, — неопределенно махнув рукой, ответил Альдо. — Я свою задачу выполнил.
— А мы свою еще нет. Мне кажется, рабби Абнер пообещал вам крупную сумму денег?
Морозини отшатнулся от него:
— Неужели вы думали, будто я их приму?
— Нет. Но моим долгом было напомнить вам об этом.
— Спасибо. Я не простил бы вам, если бы вы вздумали на этом настаивать.
Когда, избавившись от камней, но не от мучительной тревоги, Альдо уже приближался к «Царю Давиду», он заметил, что у входа толпятся зеваки: там разыгрывалась одна из тех уличных сценок, какие нередко можно увидеть на Востоке. В центре событий были гостиничный возчик, осел и арабская женщина, которая только что приехала на нем верхом и теперь в своих пыльных тряпках и грязных туфлях без задников прошла прямо в сад, окружавший роскошный отель. Во время всей этой сцены слышен был лишь один голос — служащий без передышки изливал на нахалку поток арабских ругательств, в который несчастная женщина не могла вставить ни словечка. Но внезапно он взвизгнул от боли — арабка яростно придавила ему пальцы ноги своим шлепанцем, и тогда наконец все услышали ее голос, произносивший на безупречном английском языке:
— А я, идиот беспросветный, говорю вам, что мне надо видеть князя Морозини. Я знаю, что он здесь…
Этот голос!.. Мог ли существовать на свете второй подобный ему?
Альдо, словно был потерявшейся собачкой, а этот голос был голосом его хозяина, рванулся вперед, охваченный лихорадочным нетерпением. Растолкав всех, он пробился сквозь толпу и подбежал к женщине в ту самую минуту, когда портье уже выталкивал ее из сада. Схватив «арабку», он чуть было не упал вместе с ней, но ему удалось сохранить равновесие и даже заехать кулаком по физиономии служащего, так что теперь уже тот не удержался и свалился на землю под дружный смех зрителей.
— Альдо! — вздохнула «арабка», отряхивая свои кошмарные покрывала. — Наконец-то ты пришел! Я уже не знала, что делать.
Не веря своим ушам, а собственным глазам — еще того меньше, он тупо уставился на это круглое темнокожее лицо, словно гримом, покрытое пылью, на черную косу, свисавшую из-под головного покрывала. Но огромные фиалковые глаза могли принадлежать лишь одной женщине на всем свете.
— Лиза? Это правда ты?
Она расхохоталась и бросилась ему на шею.
— Понимаю, что выгляжу не лучшим образом, но, если меня как следует намылить и потереть, я, может быть, снова стану похожа на себя…
От нее пахло потом, песком и даже теми ужасными духами, которые обожают восточные женщины низшего сословия. Впрочем, через несколько секунд она, опомнившись, разжала объятия:
— Пойдем! Все эти люди так на нас смотрят!.. Ах, да, и еще скажи этому грубияну, пусть позаботится о моем осле! Его потом надо будет отвести в Старый город…
Возчик, еще не вполне оправившийся ни от удара, ни от удивления, но утешившийся купюрой, которую сунул ему Альдо, радостно пообещал сделать все, как надо, и даже поклонился недавнему обидчику. Но тот уже тащил жену к лифту с такой скоростью, что та взмолилась:
— Хоть немного помедленнее, милый!..
— Да, правда, ты, наверное, умираешь от усталости. Откуда ты приехала?
— Из окрестностей Хеврона. Да я тебе сейчас все расскажу…
— Подожди! Я отнесу тебя.
— Нет! Только не это! Все в порядке… Оказавшись в комнате, она первым делом сбросила туфли, потом поспешила избавиться от большого плотного и когда-то, должно быть, белого покрывала, окутывавшего ее от макушки до щиколоток, и наконец осталась в простор г ной рубахе с цветочным узором. И тогда пораженный Альдо мгновенно понял, почему Хилари называла Лизу толстухой.
— Ну да, — весело подтвердила Лиза. — Чуть больше чем через два месяца ты будешь папочкой. И даже дважды, потому что женщина, которая за мной ухаживала, говорила, что их там двое…
У Альдо подогнулись ноги, он упал на колени на мраморный пол и расхохотался так, что согнулся пополам. Этот нервный, почти истерический смех вскоре без перехода сменился рыданиями и потоком слез. Стержень, который помог Альдо продержаться все это время, наконец сломался…
