Он поцеловал меня — а затем закутал в свой плащ, укрывая от бури.
— Ты многое найдёшь изменившимся, когда мы вернёмся домой, моё дитя, — сказал он приглушённым голосом. — Комнатка в швейцарском домике опустела — перелётная птичка вновь улетела на юг…
— Но она бедна — что она будет делать? — забеспокоилась я.
— Это улажено — ведь она твоя тётя, Леонора!
— А Шарлотта?
— Она получила ужасный урок; но я в ней не заблуждался — вопреки всему в этой девушке есть здоровое зерно. Вначале она была глубоко потрясена — но она собралась с силами, и сейчас в ней пробуждается настоящая гордость, настоящее достоинство души. Она стыдится своего поведения в институте; она мало выучила, несмотря на свои способности и хорошие возможности для учёбы — она всегда считала, что рождена для высокого положения и не будет работать. Сейчас она снова поедет в институт, чтобы выучиться на гувернантку. Я не возражаю против этого решения — через работу она полностью излечится; и мой дом по-прежнему остаётся её домом… Дагоберт собирается оставить службу и поехать в Америку, чтобы стать фермером… Заблуждение брата с сестрой по поводу их происхождения и последующее разоблачение стали известны в городе — кто проболтался, я не знаю, но положение Дагоберта стало крайне неприятным, поэтому он с радостью уволился… За несколько часов до моего отъезда я был у принцессы…
Я спрятала лицо у него на груди.
— Сейчас прозвучит приговор и мне! — прошептала я.
— Да, теперь я знаю всё! — подтвердил он с напускной строгостью. — Вересковая принцесса уже в первый день сунула свой маленький любопытный носик в тайну «Услады Каролины» и затем храбро помогла в интриге против несчастного человека в главном доме…
— И он не простит меня…
Он улыбнулся мне.
— Разве тогда он поцеловал бы розовый рот, который так героически умеет молчать?
Мы отошли от холма — буря снова настигла нас. «Тебя укрыл бы я плащом от зимних вьюг, от зимних вьюг!» — ликующе пела я во всё горло, стараясь перекричать бурю. Так и произошло — я шла рядом с ним, поддерживаемая сильной рукой, укрытая плащом, в который он меня закутал… И буря свистела надо мной и насмехалась: «Пленница, пленница!» И я смеялась и счастливо прижималась к мужчине, который вёл меня вперёд — пускай буря, пчёлы и бабочки свободно летают над пустошью — я к ним больше не хочу!
Илзе сидела в проходе и чистила картофель, а Хайнц с дымящейся трубкой как раз вернулся с заднего двора, когда мы вошли… Я никогда не видела мою верную воспитательницу такой изумлённой, как в тот момент, когда господин Клаудиус стянул плащ с моей головы и я улыбнулась ей. Нож и недочищенная картофелина выпали из её рук.
— Господин Клаудиус! — воскликнула она ошеломлённо. Хайнц, услышав имя, испуганно вынул трубку изо рта и спрятал её за спиной.
— Здравствуйте, фрау Илзе! — сказал господин Клаудиус. — Вы приютили маленького дезертира; я приехал, чтобы забрать его — он мой!
И тут «фрау Илзе» осенило. Она вскочила, и нож, очистки и картошка выкатились из фартука на пол.
— Батюшки мои, так вот что это была за болезнь! — Она всплеснула руками. — Тут бы бузинный чай никак не помог!.. Ты здорово провела меня, Леонора, батюшки мои!.. И вы женитесь на девочке, да, господин Клаудиус? — решительно спросила она, утирая слёзы на щеках. — Вы посмотрите только на эти тонкие руки, на это личико, на эти юные-юные глаза…
Господин Клаудиус покраснел как девушка.
— Она согласна, моя юная Леонора, — сказал он тихо и немного неуверенно. — Она утверждает, что любит «старого-престарого господина».
Я ещё крепче прижалась к нему.
— Э-э-э, господин Клаудиус, я совсем не об этом, — энергично запротестовала Илзе. — Хотела бы я посмотреть на такую, которая тут же на месте не сказала бы «Да» и «Аминь!». Но… многие люди, которыми вы командуете, как они проникнутся уважением к такой маленькой женщине, которую вы сможете носить на руках по всему дому!
Он тихо рассмеялся.
— Они проникнутся уважением, когда увидят, как «маленькая женщина» командует главой дома… А теперь, фрау Илзе, собирайтесь — утром мы едем домой — невеста должна возвратиться только в вашем сопровождении.
Илзе вытерла глаза уголком фартука.
— Но что станет с Диркхофом за это время, господин Клаудиус? Вы не представляете, в каком состоянии я нашла его тогда по возвращении! — сказала она колко.
Хайнц смущённо почесал за ухом и робко поглядел на свою строгую сестру. Но я подскочила к нему и схватила его за руки.
— Хайнц, злой Хайнц, разве ты меня не поздравишь?
— Ах да, принцесса; но мне также и жаль; ведь там — нет пустоши!
Эти записки я начала спустя два года после свадьбы. Рядом с моим письменным столом разместилась плетёная колыбелька, в которой среди подушек посапывал мой прекрасный светловолосый первенец. Я хотела записать мои переживания для этого маленького чудесного создания, на которое я всё время смотрела с удивлённым восхищением… После него в колыбельке спал ещё один роскошный парень с тёмными локонами и громким голосом, а сейчас она занята Леонорой, единственной дочуркой Клаудиусовского дома — я замужем уже семь лет. Я сижу в бывшей комнате Шарлотты. Тёмные шторы исчезли — комната залита солнцем, и по ковру, мебели и стенам рассыпаны розовые букеты, нарисованные и вышитые, а на подоконниках пышно растут цветы. Леонора спит, прижав кулачок к щеке — в комнате так тихо, что я слышу жужжание мухи. Внезапно дверь распахивается, и вбегают они, два наследника дома Клаудиусов.
— Но мама, ты пишешь слишком долго! — укоризненно восклицает блондин. — Мы хотим попить простокваши в саду — тётя Флиднер уже там, и дедушку мы тоже привели.
Я смотрю ему в лицо с радостным трепетом — он растёт как на дрожжах; но боже, что будет с моим авторитетом, когда он станет выше матери на целую голову? Маленький брюнет вытягивается на цыпочках, кладёт мне поперёк рукописи верёвку толщиной в палец и тонкий прутик и просит своим глубоким, искренним голосом:
— Мама, сделай хлыстик!
— Идите пока в сад, — говорю я, пытаясь делать почти невозможный хлыст. — Мне надо ещё написать про тётю Шарлотту.
— И про Паульхена тоже? — после моего «да» они снова выбегают и вприпрыжку мчатся вниз по лестнице.
В день после моего возвращения с пустоши Шарлотта уехала из Клаудиусовского дома, чтобы поступить в институт; через некоторое время юный Хелльдорф уехал в Англию — он просил Шарлоттиной руки и получил отказ. В письме ко мне она призналась, что в своём высокомерии слишком плохо обращалась с ним, а поскольку она упала со своей предполагаемой высоты, то теперь и вовсе не собиралась давать волю своей склонности. Мы не хотели, чтобы она после завершения учёбы уехала в услужение к чужим людям — по нашим просьбам она вернулась в Клаудисовский дом и стала преданной, любящей тётей нашим детям. Имя Хелльдорфа никогда не слетало с её губ, хотя она, как и мы, часто бывала в доме старшего учителя. Потом началась война 66 года. Макс Хелльдорф был призван в армию и тяжело ранен при Кёниггретце[16]… Через час после того, как смертельно бледный учитель принёс это весть в наш дом, Шарлотта в дорожном костюме зашла ко мне в комнату.
