Стемнело. Блимунда поднялась на ноги. Ветер стал холоднее, усилился. Здесь, в горах, было неприютно до отчаяния, и она разрыдалась, накипевшие слезы нашли наконец выход. Тьма наполнилась пугающими звуками, ухал сыч, шуршали ветви каменных дубов, и, если слух ее не подводил, откуда-то доносился волчий вой. У Блимунды еще хватило мужества спуститься на сотню шагов по направлению к долине, но ощущение было такое, словно спускается она в глубь колодца и не знает, что за пасти подстерегают ее, ощерившись под поблескивающей водой. Попозже, если небо прояснится, выйдет луна, озарит ей путь, но зато и сама она станет видна любому живому существу, рыскающему здесь, в горах, и если иных спугнет, то при виде других сама оцепенеет от страха. Блимунда замерла, вся дрожа. Что-то непонятное прошмыгнуло совсем рядом. Она не выдержала. Ринулась вверх по дороге бегом, словно за нею гнались все дьяволы ада и все чудища, населяющие землю, существующие и воображаемые. За последним поворотом увидела монастырь, приземистое, распластавшееся по земле строение. Сквозь узкие окна церкви сочился бледный свет. Под звездным небом, под бормотуньями тучами, нависшими так низко, словно гора Монте-Жунто была самой высокою в мире, стояла гробовая тишина. Блимунда подошла к церкви, ей послышались напевные речи, молятся, должно быть, служат вечерню, когда она подошла поближе, речитатив зазвучал громче, внутри голоса во всю силу взывали к небу, но взывали так смиренно, что Блимунда снова разрыдалась, быть может, монахи, сами того не ведая, выведут Балтазара к ней из высей небесных либо из погибельной чащобы, быть может, чудодейственные латинские слова исцелят раны, от которых он, верно, страдает, а потому Блимунда присоединилась к хору молящихся, произнося мысленно известные ей молитвы, что от всего помогают, от погибели, от лихоманки и тоски душевной, там, наверху, разберутся.
Развалины находились за монастырем, на площадке пониже, у самого склона. Смутно виднелись высокие стены, своды, углубления, предназначенные, как можно было догадаться, для келий, подходящее место для ночлега, здесь можно было укрыться и от холода, и от диких зверей. Блимунда все так же опасливо вступила в гущу застоявшейся под сводами мглы, вытянув перед собою руки и осторожно переставляя ноги, как бы не угодить в какую-нибудь ямину. Постепенно глаза ее привыкли к темноте, затем свет рассеянных по небу звезд обозначил узкие оконные проемы в стенах. Под ногами была земля, чистая, поросшая низенькой травкой. Блимунда разглядела и второй этаж, но туда не забраться, по крайней мере сейчас не видно было пути. Она постелила в углу одеяло и легла, подложив котомку под голову. На глазах у нее снова выступили слезы. Плача, она уснула, перешла из яви в сон между двумя всхлипами и все плакала, покуда спала, и снилось ей, что она плачет. Продлилось это недолго. Разогнав облака, выплыла луна, лунный свет проник в развалины, словно живая тварь, и Блимунда проснулась. Ей показалось, что свет встряхнул ее тихонько, коснулся лица или руки, лежавшей поверх одеяла, но поскребыванье, которое слышала она теперь, было то же самое, что, как ей казалось, слышала она раньше, еще во сне. Шум то приближался, то удалялся, словно его производило какое-то существо, которое ищет и не находит, но не прекращает поисков, возвращается упорно, как будто зверь какой-то, укрывающийся обычно в этом месте и внезапно сбившийся с пути. Блимунда приподнялась на локтях, прислушалась. Теперь звук был как от шагов, очень осторожных, почти неслышных, но близких. За одним из окон промелькнула смутная фигура, свет вычертил на шероховатой каменной стене гротескный профиль. И тотчас же Блимунда признала монаха, которого встретила на дороге. Он тогда сказал ей, где можно найти пристанище, и вот пришел узнать, последовала ли она его совету, но сделал это не из христианского милосердия. Блимунда тихонько откинулась назад и замерла, может быть, он не разглядит ее, может быть, разглядит и скажет, Отдыхай, бедная, усталая душа, коли так, вот чудо было бы, и сколь поучительное, но истина не такова, истина в том, что монах пришел ублажить свою плоть, его и осуждать нельзя, в этой пустыне, на кровле земной, так трудна жизнь человеческая. Фигура заслоняет окно полностью, это фигура высокого и сильного человека, слышно его дыханье. Блимунда заранее отодвинула котомку в сторону и, когда человек стал на колени, быстро сунула туда руку, схватила клинок, изготовила, словно кинжал. Мы знаем, что произойдет, так суждено было уже тогда, когда кузнец в Эворе выковал Балтазару клинок и крюк, один сейчас в руке у Блимунды, другой бог весть где. Монах ощупал ноги Блимунды, тихонечко подвинул их в одну сторону, в другую, неподвижность женщины разжигает его еще сильней, может, она проснулась и хочет мужчину, вот уже рука монаха нащупывает путь, женщина вздрогнула, но и только, монах в восторге, он чувствует, как руки женщины обхватили его спину, выпадают минуты великой радости и в жизни доминиканца. Блимунда обеими руками вонзает клинок в спину монаха, клинок задевает сердце, уходит все глубже, двадцать лет металл дожидался второй своей жертвы. Крик замер в горле доминиканца, превратившись в смертный хрип, который тут же оборвался. Блимунда напряглась всем телом, в ужасе не от того, что совершила убийство, а оттого, что ощутила давящую тяжесть монаха, теперь удвоившуюся. Действуя локтями, она яростно оттолкнула его, выбралась на волю. Лунный свет обозначил белизну сутаны, расплывающееся по ней темное пятно. Блимунда поднялась на ноги, прислушалась. В развалинах было очень тихо, слышалось только биенье ее сердца. Она ощупала землю, подобрала котомку и одеяло, которое ей пришлось дернуть изо всех сил, потому что оно запуталось в ногах у монаха, и положила и котомку, и одеяло на освещенном месте. Затем вернулась к телу, взялась за клинок, дернула раз, другой. Должно быть, застрял между ребрами в момент предсмертной судороги. В отчаянии Блимунда уперлась ногой в спину монаха и резким рывком вытащила клинок. Послышалось частое бульканье, черное пятно разлилось половодьем, Блимунда отерла клинок о сутану, сунула в котомку, которую забросила себе за плечо, так же, как одеяло. Уже собираясь выйти, оглянулась и увидела, что монах обут в сандалии, она сняла их, мертвец и босой придет куда суждено, в ад или в рай.
В густой темноте под стенами развалины Блимунда остановилась, задумалась над тем, какой выбрать путь. Она не отваживалась идти по открытому месту, перед монастырем, там ее мог увидеть кто-то, может, еще один монах посвящен в тайну, ждет возвращения приятеля, вон как задержался, видно, резвится в свое удовольствие, Проклятье монахам, пробормотала Блимунда. Теперь нужно было превозмочь все страхи, что бы ни пугало ее, хоть волк, если это не пустые россказни, хоть шуршанье ползущей невидимки, которое она слышала своими ушами, нужно было углубиться в заросли, отыскать путь, что ж, вперед, туда, где ее не смогут увидеть. Она сняла разбитые деревянные башмаки, обула сандалии монаха, большие, разношенные, но крепкие, завязала кожаные ремешки на щиколотках и стала спускаться так, чтобы развалины были между нею и монастырем все время, покуда не спрячет ее кустарник либо бугор. Ее окружали лесные шорохи, омывала белизна лунного света, затем наползли тучи, прикрыли ее мглой, но внезапно Блимунда почувствовала, ее ничто не страшит, она сейчас спустится в долину, не дрогнув сердцем, появись хоть нечисть, хоть оборотни, хоть души чистилища, хоть блуждающие огни, она отгонит их клинком, это оружие куда действенней, чем все злые чары и ухищренья, светильник, что светит мне впереди, озаряет мой путь.
