— Не надо плакать, госпожа герцогиня! Ничто не делает меня таким счастливым, как дело, которое мы собираемся осуществить с божьей помощью. Я так искренне возносил молитвы, что теперь уверен в успехе.
— Вы действительно считаете, что он согласится уступить свое место вам, если мы сумеем до него добраться?
— Иного не дано. Ведь я бы сам избрал ту же самую жизнь в заточении, какая ждет меня здесь, если бы на свете не было его. Я оплакивал бы мою ненаглядную жену в самом суровом из монастырей, приближая встречу с ней на том свете. Знаю, что буду счастлив в тюрьме Пинероль, ведь благодаря моему самопожертвованию он обретет свободу на острове, куда вы его отвезете. Он и там останется пленником, но размеры нового узилища будут соответствовать масштабу его личности, к тому же с ним будет море…
К этому было нечего прибавить.
Наступила ночь, а с ней и конец ожиданию. Пока Гансевиль проверял свое оружие — два пистолета и кинжал, спрятанные под широким черным плащом, Сильви обняла на прощание сына и крестного, замерших в тревоге. Она делала вид, будто о расставании навсегда не может быть и речи, хотя вовсе не была уверена в успехе. Потом молча села в карету. Рядом с ней примостился Гансевиль. Грегуар хлестнул лошадей.
По пути они не произнесли ни слова. Была холодная, светлая ночь, глаза быстро привыкли к темноте. Сильви то и дело поглядывала на своего спутника, хранившего гробовое молчание. Лишь беззвучное шевеление его губ свидетельствовало, что он произносит молитвы, которые она не хотела прерывать. Чем ближе становилась цель поездки, тем беспокойнее билось ее сердце, а руки, обтянутые перчатками, холодели все сильнее. Когда, преодолев мост, карета остановилась у первого поста, она инстинктивно нащупала руку Гансевиля и отчаянно ее стиснула. Грегуар протянул постовому пропуск, тот внимательно его изучил, освещая фонарем. Гансевиль посмотрел на Сильви и так обнадеживающе улыбнулся, что ей сразу стало легче.
Солдат вернул кучеру пропуск, отдал честь и махнул рукой. Грегуар пустил коней шагом. Еще два поста — и они оказались в центральном дворе замка, над которым нависала тюремная башня, значительно превосходившая высотой остальные три. Стражник повел посетителей к коменданту, занимавшему просторные апартаменты между замковой часовней и большой юго-восточной башней.
Там Сильви ожидал приятный сюрприз. Она не слишком жаловала суровые средневековые замки, однако из здешних окон открывался вид на долину, мебель была подобрана со вкусом, в убранстве чувствовалась женская рука. Только сейчас Сильви вспомнила, что Сен-Мар женат на сестре любовницы Лувуа, слывущей непревзойденной красавицей и столь же непревзойденной дурочкой. Вспоминает ли Сен-Мар Маитену Эшевери, ради которой в свою бытность мушкетером совершал безумства?..
В этой башне содержали Фуке и Лозена. Риссан, военный комендант, занимал южную башню, третья башня предназначалась для заключенных рангом пониже.
Стражник оставил посетителей в тесной комнатушке, заставленной шкафами и заваленной книгами, посреди которой высился стол, тонущий в бумагах. Сильви опустилась в одно из двух кресел, Гансевиль остался стоять.
Ждать пришлось недолго. Дверь открылась, и в кабинет вошел Сен-Мар. За истекшие десять лет он сильно изменился. Его фигура раздалась вширь — превращение кавалериста в сидельца-чиновника не проходит без последствий! Бритое лицо располнело; парик мешал рассмотреть, седеют ли у него волосы. Серые глаза, запомнившиеся Сильви полными слез, были теперь сухи и тверды, как камни вверенной ему крепости. Впрочем, он принял гостью учтиво и улыбчиво, проявив все радушие, на которое был теперь способен; мнимый Персеваль удостоился от него всего лишь сдержанного приветствия.
— Кто мог предвидеть, что нам предстоит встреча в столь негостеприимном месте и так не скоро!
— Да, десять лет — немалый срок. Но и не такой уж большой! Я рада, что вы не забыли наши былые… добрые отношения.
— Как я мог их забыть, будучи так вам обязан!
— Мне приятно это слышать.
— Мне известна цель вашего визита. Я распоряжусь, чтобы сюда привели господина де Лозена, вашего друга. Увы, на продолжительное свидание не рассчитывайте. Полагаю, вы меня понимаете.
Было заметно, что он спешит со всем этим покончить. Он уже шагнул к двери, в которую вошел, но Гансевиль преградил ему путь.
— Погодите, сударь! Зачем так торопиться? Госпожа де Фонсом еще не сказала, чего в действительности желает.
— Но господин д'Артаньян уведомил меня…
— Господин д'Артаньян знал не все. Разумеется, мы сильно привязаны к господину де Лозену…
— Но в действительности нам нужен не он, а пленник в черной бархатной маске. И не на минуту, а для того, чтобы забрать его отсюда! — закончила за Гансевиля Сильви.
Сен-Мар рывком повернул голову, словно его ужалила змея. Сильви уже стояла, развернув старое письмо.
— Я… Не понимаю, о чем вы…
— Прекрасно понимаете! Речь о человеке, вернее, о принце, которого недавно доставили сюда из Константинополя и которого вам велено держать в заключении тайно. А также о письме, в котором черным по белому написано, что ваша жизнь и ваша честь принадлежат мне и что я могу потребовать того и другого, когда пожелаю.
— Так вот за чем вы явились? Вы ошибаетесь! Здесь нет никакого принца. Признаюсь, одного заключенного я и впрямь содержу тайно, занимаюсь им лично и никому не показываю. Это некий Эсташ Доже, причина заключения которого мне неведома. Я знаю про него одно, два года назад его арестовали в Дюнкерке и доставили сюда…
Сен-Мара прервал стук в дверь. Появился надзиратель, не знавший, куда девать руки, и комкавший берет.
— Чего тебе? — пролаял комендант.
— Я про Доже, лакея господина Фуке… Он заболел, и мы не можем найти врача. Наверное, съел какую-нибудь гадость… Теперь катается по полу и орет. Что делать?
— Я почем знаю? Дай ему рвотное и отыщи врача. Ступай!
Надзиратель кинулся за дверь, как напуганная крыса. Гансевиль подступил к коменданту с угрожающей улыбкой.
— Доже, говорите? Лакей Фуке? Доставлен два года назад? Так нам явно нужен не он. Тот, о ком мы толкуем, томится у вас всего месяца четыре. Хотите, чтобы я напомнил, как его зовут?
— Нет! Или вам расхотелось жить? Признаюсь, у меня есть один заключенный, личность которого должна оставаться неизвестной для всех — слышите, для всех! Мне приказано убить его, если он снимет маску или потребует связаться с кем-либо, помимо меня.
Мысль о доверенной ему безжалостной миссии придала Сен-Мару уверенности. Сперва он сильно испугался, но теперь страх уступил место ярости.
