— Нет! Или вам расхотелось жить? Признаюсь, у меня есть один заключенный, личность которого должна оставаться неизвестной для всех — слышите, для всех! Мне приказано убить его, если он снимет маску или потребует связаться с кем-либо, помимо меня.
Мысль о доверенной ему безжалостной миссии придала Сен-Мару уверенности. Сперва он сильно испугался, но теперь страх уступил место ярости.
— Вы посмели явиться и потребовать его освобождения в обмен на этот клочок бумаги, не имеющий значения ни для кого, кроме меня? Я написал вам, любезная госпожа, что вы можете распоряжаться моей жизнью? Увы, этого заключенного вправе у меня потребовать один король. А теперь должен вас огорчить, раз вам известна разгадка этой страшной тайны, я обязан выполнить суровый приказ, вы отсюда не выйдете. Во всяком случае, живыми…
Он уже потянулся к шнурку звонка, но Гансевиль опередил его и с такой силой стиснул руку, что он застонал от боли. Вытащив из-за пояса кинжал, Гансевиль приставил кончик к животу Сен-Мара. — Тихо, приятель! Теперь мы знаем цену твоего слова, зато ты знаешь далеко не все, у нас есть сообщники, для которых твоя тайна — тоже не тайна. Если мы отсюда не выйдем, то по всей Франции разнесется молва. Особенно чутко к ней отнесутся в Париже, не забывшем своего «Короля нищих».
— Я вам не верю. Вы пытаетесь меня запугать…
— Неужели? Или ты забыл, что в десяти лье отсюда, в Турине, правит герцогиня Мария-Жанна Батиста, племянница герцогини де Немур, урожденной Вандомской, весьма привязанная к дядюшке?
— Ничего не хочу об этом слышать!
— Придется потерпеть. Пусть мы погибнем, но тайна будет раскрыта. Это погубит вместе с нами и тебя, а король получит новую Фронду.
— Мне в любом случае не жить. Что со мной, по-вашему, случится, если я отдам вам заключенного? — Сен-Мар снова потянулся к шнуру, и снова безрезультатно. Гансевиль кровожадно осклабился.
— Сейчас я тебе подскажу… Ровным счетом ничего!
— Бросьте! Думаете, я пошлю господину де Лувуа депешу, так, мол, и так, ваш пленник сбежал… Мы тут только тем и занимаемся, что исключаем возможность подобного несчастья. Если это может вас утешить, с пленником хорошо обращаются, просто право посещать его принадлежит мне одному. Я одновременно и его тюремщик, и слуга.
— Кто говорит о бегстве? Ваше узилище не опустеет. Если вы передадите заключенного присутствующей здесь госпоже, его место займет другой человек.
— Любопытно, кто же? Уж не вы ли?
— Именно я! Приглядись ко мне, Сен-Мар! Я одного с ним роста, блондин, как и он, у меня голубые глаза, и я все о нем знаю, потому что жил рядом с ним с детства, будучи его оруженосцем. Я знаком со всеми его привычками, образом жизни. Его образ мыслей — и то для меня не тайна. Я для того сюда и приехал, чтобы сесть в тюрьму вместо него.
— Что я слышу? Вы сами себя приговариваете к пожизненному заключению? Ведь ему уготована именно эта судьба. Небывалая преданность!
— Тем не менее это так. Мне некого любить, кроме него. Я все потерял…
Он ослабил хватку, и Сен-Мар воспользовался этим, чтобы, массируя руку, отступить к письменному столу.
— Допустим.. — проговорил он, задыхаясь. — Допустим; я выполняю ваше требование. Что случится потом? Я знаю ответ на этот вопрос, едва оказавшись на свободе, он начнет подстрекать своих сторонников, превратится в главаря банды. Напрасно вы упомянули Фронду!
В разговор вступила Сильви:
— Клянусь своей жизнью спасением души, ничего такого не произойдет. Я увезу его на самый край света, в уголок, известный только ему и мне. Он станет никем, жизнь его будет такой же тайной, как в вашей тюрьме, с той лишь разницей, что сторожить его будут небо, море и… моя любовь.
Комендант переводил взгляд серых глаз с одного посетителя в черном на другого. Оба были похожи на надгробные памятники. Женщина была преображена любовью и уже витала мыслями далеко от крепости, мужчина, наоборот, зловеще хмурился и вложил кинжал в ножны только для того, чтобы сжать рукоятку пистолета. Сен-Мар понимал, что оказался в ловушке, но смириться с этим не мог.
— Нет… — простонал он. — Не могу… Уходите. Я забуду о вашем посещении.
— А мы ничего не способны забыть, — тихо откликнулась Сильви. — Если я уеду без него, вы все равно останетесь в проигрыше, вся Франция будет знать, что он жив и находится в неволе. Мы поднимем бунт!
— У вас ничего не выйдет. Фронда далеко в прошлом…
— Верно, зато нет числа тем, кто предан герцогу и отказывается верить в его гибель. Облик его знаком всему королевству, от берегов Прованса до северных рубежей. Повсюду он сражался и повсюду оставил неизгладимый отпечаток. Ведь он — адмирал Франции, герцог де…
Сен-Мар одним прыжком преодолел отделявшее его от Сильви расстояние и зажал ей ладонью рот, чтобы она не произносила страшное имя. Сильви мягко отодвинула его ладонь и продолжила твердо и убедительно:
— Так вот почему он обречен до конца жизни оставаться в маске? Что ж, в таком случае никто никогда не узнает, что черный бархат скрывает совсем другое лицо. Что мы с вами…
— Что, если сюда нагрянет с инспекцией господин де Лувуа? Что, если он захочет его видеть?
— Очень просто! — ответил Сен-Мару Гансевиль. — Вам доставили заключенного уже в маске?
— В маске.
— Вы ни разу не видели его лица?
— Ни разу. Мне сразу передали строжайший приказ не сметь на него смотреть.
— В таком случае вы лишены возможности знать, не подменили ли вашего подопечного на долгом пути из Константинополя. Вы приняли того, кого вам привели, вот и все! Что касается Лувуа, то что ему делать в вашем замке, заваленном снегами? Инспекция — фи, это недостойно его величия! То же самое относится к Кольберу. Они не приедут хотя бы потому, что не захотят вызвать разговоры.
— Вдруг кто-то пожалует взглянуть на Фуке или на Лозена — вашего друга? — напомнил он с горькой усмешкой, глядя на Сильви.
— Мы с ним действительно друзья, — подтвердила она, грустно улыбаясь, — как и с господином Фуке. Хотя бы ответьте, как он себя чувствует в своем бесконечном заточении?
— Отменным его здоровье никогда нельзя было назвать, зато он спокоен и полон смирения, черпаемого в глубокой христианской вере. Он полностью послушен божьей воле, чего никак не скажешь о господине де Лозене…
— В любом случае никакие «инспекции» вам не грозят, — нетерпеливо проговорил Гансевиль. — Королю не хочется вспоминать о своем бывшем министре финансов, пока тот не отдаст богу душу. Что касается Лозена, то он отбывает наказание, и вряд ли кто-нибудь будет баловать его вниманием. Так что решайтесь. Время подгоняет.
