Мэри увидела, что они оказались в огромной спальне. Два высоких окна были раскрыты настежь. Снаружи все небо было красным, с широкими неровными полосами фиолетовых облаков. Закат окрасил комнату в розовые тона, голубой полог на огромной кровати с балдахином казался пурпурным.
Вэл опустил ее. Снял накидку с ее головы и швырнул на пол. Затем ловко расстегнул корсаж платья и стал ласкать ее груди.
Мэри хотела попросить его не торопиться, дать ей время привыкнуть к этой обстановке, к тому, что только что произошло, к нему самому, наконец.
Но она не могла произнести ни слова. От его прикосновений сердце ее учащенно забилось, колени задрожали. Все, что она сумела прошептать, это его имя.
– Разве все не так, как ты хотела, невеста моя? Ведь ты требовала, чтобы мы вначале поженились? Может, ты против? – Его губы ласкали ее шею, уши. Его руки стягивали платье с ее плеч. – Черт, рукава слишком узкие. Сними сама, Мэри, и волосы распусти. – Он выпустил ее из своих объятий, и ей тут же стало холодно. Она послушно последовала его указаниям, движения ее рук были механическими. Она вглядывалась в его лицо, глаза, губы, тщетно стараясь заметить в них нежность.
Но он избегал ее взгляда. Он был занят тем, что снимал с себя один за другим аксессуары своего костюма. Мэри следила за его быстрыми, ловкими движениями, столь непохожими на плавные движения женских рук, и, волнуясь, думала о его мужской силе. Когда он стягивал через голову рубашку, она заметила, что живот у него плоский, на груди эффектно выступают мышцы, увидела пучок курчавых черных волос на этой широкой груди, и ей вдруг захотелось почувствовать под пальцами, у своих щек, эти жесткие волосы, погладить гладкую кожу на его животе. И она подбежала к нему. Сейчас ее тело укрывали лишь волосы, но она не чувствовала ни стыда, ни смущения. Лишь всепоглощающее желание, чтобы он согрел ее в своих объятиях, зажег ее прикосновениями своих рук.
Вэла позабавило ее нетерпение, и он рассмеялся; в его смехе тоже слышалось вожделение.
– Подожди, – сказал он.
Вэл уложил ее на кровать, и, пока он стягивал с себя панталоны, язык его исследовал рот Мэри.
Затем он навалился на нее всем телом, вжимая в кровать, согревая ее кожу и сердце своими ласками, а Мэри обхватила его за шею, прижалась к нему, словно просила защиты, захлебываясь в волнах любви к нему, от которой ее сердечко радостно сжималось.
Она ощущала, как его руки, прикасающиеся к ее телу, заставляют кровь мчаться все быстрее и быстрее по каждой жилке. Руки ее ерошили его волосы, гладили его кожу, спину с безупречно развитой мускулатурой. Мэри на ощупь убедилась, что он силен, и прониклась уважением к его силе, просто потому, что она была частью его. Ее тело, крепкое и молодое, каждой клеточкой тянулось к нему. Ей хотелось, чтобы они слились воедино и она стала частью его, чтобы их сердца, кровь, дыхание переплелись, как и их жизни, соединенные любовью.
– Господи всемогущий! – вскрикнула она.
А потом вскрикнула вновь, потому что толчки внутри нее и боль, которую они вызывали, разрывали ее на части. Она была почти в агонии.
Пока не поняла, что Вэл стал частью ее и что боль была вызвана Вэлом, – это он заполнил ее, и пустота и одиночество, в которых она пребывала доселе, закончились в тот момент, когда они с Вэлом стали одним существом.
Она услышала рыдания и поняла, что плачет сама. Она плакала от боли и от счастья – от любви, которую могла дать кому-то, любви, которую копила в себе всю свою жизнь, дожидаясь того, кто будет нуждаться в ней.
Вэл встал на колени и, подтянув ее вверх, прижал ее к своей груди.
– Держись за меня, – сказал он, и руки Мэри обвили его тело, прижимая его к ней, а ее – к нему. Его руки скользнули по ее спине, растопыренными пальцами он сжимал ее ягодицы, пальцы впивались в ее кожу, прижимая ее все теснее и теснее по мере того, как он все глубже и глубже входил в нее, пока она не закричала от боли и ощущения зависимости и принадлежности ему, которое пугало и одновременно делало ее счастливой, – от ощущения, что и он теперь принадлежит ей, потому что его крик слился с ее криком.
Она все еще прижималась к нему, когда он наконец расцепил ее руки и оттолкнул ее от себя. Он опустил ее на постель и отстранился. Мэри лежала, чувствуя себя не в силах шевельнуться, невесомой, слабой от любви, которую только что отдала ему, от той любви, которая переполняла все ее существо. Она хотела бы рассказать ему, что она сейчас чувствует, но понимала – никакие даже самые высокие слова не в состоянии выразить ее чувства. Она лишь пожирала его глазами.
Вэл отошел от постели. Мэри услышала плеск воды и представила себе, как он умывается. Ей хотелось подойти к нему, снять с него простыню и самой умыть его красивое, сильное, дорогое ей тело. Но она не могла шевельнуться – ей было слишком больно. Позже, пообещала она себе. У нас впереди целая жизнь. Может, она научится и брить его, будет мылить его подбородок, а затем медленно снимать щетину, мазок за мазком, целуя его всякий раз вслед за движением бритвы. Она провела языком по губам, воображая ощущение его кожи.
Вдруг Вэл очутился рядом. Мэри протянула к нему руки. Он отпрянул.
Она увидела, что он уже одет, но не в прежний костюм, а в домино с капюшоном, к которому была пришита маска, закрывавшая верхнюю часть лица. Костюм был черным, под него он поддел белую рубашку и черные брюки. В полумраке комнаты от его облика веяло тайной и какой-то скрытой угрозой. Мэри улыбнулась:
– Вэл, ты внушаешь страх. Ты стал похож не то на разбойника, не то на пирата. В любом случае портной у тебя отличный.
Но он не рассмеялся на ее шутку. Со всей серьезностью он опоясался простым устрашающего вида ремнем с ножнами и мечом.
Затем он медленно подошел к кровати. И тогда рассмеялся:
– Мои поздравления, мадемуазель. Вы оказались еще более искусной, чем я предполагал. Я было намеревался заплатить вам два доллара, как хорошей, добросовестной шлюхе, но вы, пожалуй, стоите побольше.
На грудь Мэри упала сверкающая золотая монета. Мэри почувствовала холод металла на коже. Она с трудом села:
– По-моему, это не смешно, Вэл. Это мерзкая шутка. Он снова засмеялся:
– Если и шутка, то на сей раз над вами, не надо мной. Мы, так сказать, поменялись ролями. Надеюсь, маскарад вам пришелся по вкусу? Особенно хорош оказался священник, не правда ли?
Мэри потрясла головой, пытаясь отмахнуться от его слов. Нет, это неправда. Он не мог так поступить с ней. Она вглядывалась в лицо Вэла, надеясь найти опровержение его словам. Но капюшон скрывал его, видны были лишь рот и подбородок. Этот рот казался чужим, с тонкими, злыми губами.
Губы растянулись в улыбке, затем раскрылись в смехе. И он ушел. Она слышала его голос из гостиной:
