Блимунда сказала золовке и зятю, Скоро вернусь. Спустилась по тропинке в опустевшее селенье, кое-кто из жителей в спешке не удосужился даже затворить двери и окна. Блимунда зашла в сарай за котомкой и одеялом, в кухне собрала, что могла, из еды, взяла деревянную миску, ложку, кое-какую одежду, свою и Балтазарову. Сложила все в котомку и вышла. Уже смеркалось, но теперь никакая ночь ей не страшна, ибо нет ночи чернее той, что стоит у нее в душе.
Девять лет искала Блимунда Балтазара. Изведала все дороги, пыль их и грязь, мягкий песок и твердый камень, сколько раз настигала ее мертвящая скрипучая стужа, дважды попадала она в снежные вьюги, лишь потому выжила, что еще не хотела умирать. Обгорела под солнцем дочерна, как головешка, в последний миг выхваченная из пламени, прежде чем успела превратиться в пепел, лицо истрескалось, словно палый плод, пугалом появлялась она на полях, призраком в селеньях, наводила страх на жителей затерянных хуторов. Куда бы ни приходила, везде спрашивала, не видел ли кто человека с такими-то и такими приметами, нет у него кисти левой руки, сам высокий, как лейб-гвардии солдат, борода окладистая и седоватая, а коли сбрил, лицо из тех, что не забываются, по крайней мере я не позабыла, и мог он прийти по проезжей дороге, как все люди, либо по тропкам, ведущим через поля, а мог свалиться с неба, прилететь на птице, сделанной из железа и ивовых прутьев, с черным парусом, янтарными шарами и двумя округлыми сосудами из тусклого металла, а в тех сосудах наивеличайшая тайна мира, коли остались от птицы той лишь обломки, от человека лишь прах, отведите меня на то место, стоит мне пальцем коснуться, и я узнаю их, даже глядеть мне не надо. Люди принимали ее за умалишенную, но, если оставалась она в тех местах на некоторое время, они видели, что все прочие слова ее и поступки вполне осмысленны, и начинали сомневаться в первом впечатлении, когда сочли ее малоумной. В конце концов она стала известна повсюду, и нередко сопровождало ее прозвище Летательницы из-за странной истории, что она рассказывала. Она садилась у дверей, вступала в беседы с женщинами, слушала их жалобы, сетованья, о радостях речь заходила реже, потому что мало их выпадает либо потому что люди, на чью долю выпадают они, держат их при себе, а может, еще по одной причине, человек, коли держит что-то при себе, хоть и не всегда уверен, что в самом деле это чувствует, да только нельзя же всего лишиться. Там, где проходила она, поселялось смутное беспокойство, мужья не узнавали жен, жены глядели на них не так, как прежде, а словно бы сожалея, что мужья не пропали без вести и нет надобности отправляться на поиски. Но эти самые мужья спрашивали. Что, уже ушла она, с необъяснимой печалью в сердце, и если жены отвечали им, Да нет, все еще здесь бродит, мужья выходили из дому в надежде снова встретить ее в лесу или в высоких хлебах, у реки, где мыла она ноги, за тростниковыми зарослями, где она раздевалась, не все ли равно где, ведь между руками и плодом, к которому они тянутся, острый клинок, к счастью, больше никому не пришлось от него погибнуть. Она никогда не входила в церковь, если там были люди, разве что отдохнет иной раз, сидя на полу или прислонившись к колонне, заглянула на минутку и сразу ухожу, мой дом не здесь. Прослышав о ней, священники передавали ей через кого-нибудь приглашение к исповеди, любопытствуя, какие тайны скрывает эта странница и паломница, какие секреты прячет это непроницаемое лицо, эти немигающие глаза, которые глядят так пристально и в определенные часы при определенном освещении подобны озерам, отражающим тени туч, но туч, что пробегают в душе человеческой, а не в воздухе, как обычные. Она в этих случаях просила передать, что дала обет исповедаться лишь тогда, когда почувствует себя грешницей, и никакой другой ответ не мог бы вызвать у священников негодования сильнее, ведь все мы грешники, однако же, когда завязывался у нее об этом разговор с другими женщинами, нередко случалось, что ответ ее наводил их на раздумья, и в самом деле, какие такие прегрешения у нас, у тебя, у меня, ведь мы, женщины, воистину воплощаем того агнца, который очистит мир от греха, в тот день, когда это поймут, придется все начинать заново. Но не всегда ее приключения были столь мирного свойства, случалось, осыпали ее бранью, а то и камнями, и в одной деревне, где обидели ее, она потом содеяла такое чудо, что еще немного, и прослыла бы святою, а дело было в том, что в этом месте люди страдали от великой нехватки воды, ибо источники все иссякли и колодцы высохли, и Блимунда, когда изгнали ее из деревни, обошла окрестности натощак, в пору своего ясновидения, и на следующую ночь, когда все спали, воротилась в деревню и, став посереди площади, возгласила, что в таком-то месте и на такой-то глубине протекают чистые воды, я своими глазами видела, и потому источник этот нарекли Ольос-де-Агуа, Глаза Воды, в честь глаз, которые прозрели эти воды. Воду, из глаз льющуюся, Блимунде тоже случалось видеть, и частенько, стоило ей сказать, что идет она из Мафры, как ее начинали расспрашивать, может, видела она человека, которого зовут так-то, а с виду он таков-то, он мне муж, отец, брат, сын, увели его силком работать на постройке монастыря по королевскому указу, и никогда больше я не видела его, так и не воротился, может, умер там, может, заблудился в пути, кто знает, никакой мне весточки не было, семья лишилась опоры, земля заброшена, а бывало, и такую Блимунда слышала речь, Унес его дьявол, да у меня уже другой муж, этого зверя баба всегда поймает, стоит ей только в нору его впустить, не знаю, понимаешь ли ты меня. Побывала Блимунда в Мафре, узнала от Инес-Антонии о смерти Алваро-Дього, о Балтазаре ни слуху ни духу, ни о смерти его, ни тем паче о жизни.
Девять лет искала Блимунда. Поначалу вела счет временам года, потом это утратило смысл. Поначалу вела счет милям, пройденным за день, четыре, пять, случалось, и шесть, но потом сбилась со счета, и вскоре пространство и время перестали что-либо значить для нее, единицами измерения стали утро, день, ночь, дождь, солнцепек, град, туман, хорошая дорога, плохая, подъем, спуск, плоскогорье, гора, приморье, приречье, и лица, тысячи и тысячи лиц, бессчетное их множество, больше, чем когда-либо собиралось в Мафре, она предпочитала глядеть в лица женщин, когда задавала вопросы, в лица мужчин, когда пыталась прочесть на них ответ, и притом, чтобы были не очень молодые и не очень старые, если было человеку сорок пять лет, когда оставили мы его там, на горе Монте-Жунто, где поднялся он в воздух, чтобы знать, сколько лет ему сейчас, достаточно прибавлять что ни год по году, столько-то морщин в месяц, столько-то седых волос в день. Сколько раз представляла себе Блимунда, вот сидит она в каком-нибудь селенье на площади, просит милостыню, подойдет человек и протянет ей не монетку, не ломоть хлеба, а железный крюк, и она сунет руку в котомку и достанет оттуда клинок, выкованный тем же кузнецом, знак верности ее и постоянства, Стало быть, встретил я тебя, Блимунда, Стало быть, встретила я тебя, Балтазар, Где же бродила ты все эти годы, какие беды-злосчастья с тобой приключились, Прежде расскажи мне о себе самом, ведь пропал-то без вести ты, и будет длиться их разговор до скончания времен.
