Элизабет Ренье - Если это любовь

– Теперь я понимаю, почему вас столь встревожило мое появление. И все равно, как вы могли предположить, что я так жестоко отнесусь к вам? Как вы могли подумать, что ваш отец способен нанести вам такой жестокий удар, когда для него вы – центр вселенной?

Голос Кэролайн задрожал от волнения:

– А что я могла думать? Разве я не права? Вчера вечером, когда вы удалились в гостиную, разве он не приказал нотариусу внести в свое завещание изменение в вашу пользу?

– Сидите тихо и слушайте. Капитан Пенуорден заявил, что он никогда не лишит дома и поместья свою дочь, которая так к нему привязана. Он только велел нотариусу внести в свое завещание пункт, предусматривающий, что, если вы, к несчастью, умрете раньше его или умрете бездетной, тогда Трендэрроу перейдет ко мне.

Кэролайн слушала, недоверчиво глядя ему в глаза. Но когда смысл слов Майлса дошел до нее, она готова была упасть на колени и просить у Бога прощения за то, что так сомневалась в своем отце. Он и не думал наносить ей жестокий удар, которого она страшилась. Он даже не открыл собственному племяннику правду о ее рождении. Он не обсуждал этот вопрос с женой потому, что речь шла о ее возможной ранней кончине, о том, что она может остаться бездетной, как его жена, а это доставило бы ей боль. Почему, ну почему она ему не доверяла? Напротив, за его любовь она платила ему подозрениями и упреками!

Видя ее огорчение, Майлс отвел глаза.

– Думаю, я правильно хранил молчание, потому что было бы противоестественно; если бы вы умерли раньше отца или, поскольку ваш брак почти устроен, не смогли бы родить наследника. Но я всегда стремился подчиняться голосу совести.

Он надолго замолчал, так что Кэролайн решила его подтолкнуть:

– И поэтому вы сказали ему, что вы противник всего, что Пенуордены считают самым дорогим, что фактически вы – антироялист?

– Все не так просто. И я не враг кому-либо… Пока нет. Мы стремимся только к тому, чтобы к нам относились как к свободным людям, чтобы мы сами определяли налоги, создавали свои собственные законы. Законы, которые успешно действуют в Англии, не могут быть прямо применены в Америке, молодой стране, стремящейся к прогрессу. Король, как глава правительства… Но, как я уже сказал, вы слишком молоды, слишком далеки от жизни, чтобы понять мои мысли.

Кэролайн встала и холодно произнесла:

– Я считаю, что это место мало подходит для того, чтобы вы проповедовали здесь свои еретические взгляды. Должна напомнить вам, что эта часовня была построена человеком, который готов был отдать свою жизнь за короля.

Реальный мир словно отодвинулся в сторону. Она услышала тихое журчание воды у подножия утеса, услышала воркование голубей на ветках дерева, почувствовала камешки гравия под ногами, грубую, неровную поверхность стены часовни под своими ладонями. Все остальное было похоже на сон, на мечту. Глаза Майлса манили, звали ее к себе. Он протянул к ней руки.

Она двинулась к нему, движимая волей, которая ей не принадлежала, чувствуя, что находится на краю события, которое было предопределено и неизбежно. Он ждал, молчаливый и неподвижный, еще миг – к она упадет к нему в объятия.

И вдруг чары разрушил громкий крик за деревьями. Кэролайн слегка тряхнула головой. Пастух гнал мимо стадо коров, у его ног лаяла собака. Он залихватски свистнул и щелкнул кнутом. Настоящий, реальный мир с его повседневными заботами пробудил ее от сладкого забытья.

Кэролайн вздрогнула, у нее даже руки похолодели при мысли о том, какую глупость она едва не совершила. Овладев собой и не глядя Майлсу в глаза, чуть запинаясь, она произнесла:

– Признайтесь, вы слукавили, сэр, убеждая меня, что ваши мотивы отказа от предложения моего отца были так благородны. Разве не правда, что, отказавшись от целого, ваша гордость не позволяла вам согласиться на часть?

Он шагнул к ней, одной рукой сжал ее пальцы, а другой поднял лицо Кэролайн, чтобы заглянуть ей в глаза.

– Я пришел сюда с миром, пришел взглянуть на родовое гнездо моей матери. Я не знал, жив ли кто еще из ее семьи. Но меня приняли как родного сына, развлекали, заботились. А я… Я принес в Трендэрроу только огорчение, и особенно для вас. До свидания, маленькая кузина, – прошептал он, и голос его дрогнул. – Да хранит вас Бог от всяческих бед!

Прежде чем она успела ответить, прежде чем успела смахнуть внезапно навернувшиеся слезы, он повернулся и пошел прочь. Его шаги вскоре затихли на дорожке, ведущей в сторону реки. Она зажала рот рукой и беззвучно звала его по имени, звала и звала. Ей отвечали только голуби, жалобно стонущие в кустах шиповника, усыпанного розовыми цветами.

Майлс сидел у себя в библиотеке, машинально водя гусиным пером по пальцам и хмуро уставившись на лист чистой бумаги, который лежал перед ним. Погода была жаркой, в воздухе попахивало грозой. В открытое настежь окно врывались звуки и запахи Лондона, навевая тоску по родной Виргинии. Как бы ему хотелось оказаться сейчас там! По утреннему холодку объехать верхом свою плантацию или пройтись пешком по Дьюк-Глочестер-стрит в Уильямсбурге, завернуть в таверну Ралей, чтобы после собрания представителей муниципалитета неторопливо и дружески побеседовать с товарищами за стаканом араки.

Именно после одного из таких собраний он и решил совершить это путешествие: навестить дом своей матери, установить личный контакт со своим лондонским агентом; но главное, внести посильный вклад в предотвращение разрыва с Англией, который для многих колонистов представлялся лишь вопросом времени.

Но как мог он рассчитывать на успех, когда это не удалось даже такому человеку, как Бенджамен Франклин? Майлс был самый молодой член ассамблеи, его друзья придерживались умеренных взглядов и, несмотря на все уменьшающиеся шансы, надеялись, что их голоса будут услышаны среди криков ораторов, требующих восстания.

До сих пор здесь, в Лондоне, ему не дали даже слово сказать в защиту своих соотечественников. Несмотря на рекомендательные письма, несмотря на то, что он представил доверенные ему властями колонии официальные отчеты, от него отделывались лишь отговорками и надуманными предлогами. Его не смог принять ни один из членов британского правительства. Завтра, говорили ему, не исключено, что вы будете приняты завтра. Даже несколько сочувствующих вигов, которым его представил мистер Франклин, не проявили участия, совершенно не принимая во внимание, что долготерпение привыкших к трудностям колонистов постепенно истощается.

Каким героем выглядел он перед Кэролайн, когда заявил, что в Англии рискует своей жизнью! Оказывается, его особа слишком ничтожна, чтобы хоть сколько-нибудь встревожить британское правительство! Нужно быть пламенным оратором, таким, как Патрик Генри, чтобы вызвать на свою голову гнев правителей.