«Стремление к чему-то небывалому, невозможному на земле, тоску души, которой хочется вырваться не только из всех установленных норм жизни, но и из арифметически точного восприятия пяти чувств, – из всего того, что было его „маской строгой“ в течение трех четвертей его жизни, – носил он в себе всегда, – потом, через много лет, когда остынет в ней все, что только могло остыть, напишет Нина. – Разве не стоном звучат эти строки:
Влеки меня, поток шумящий!
Бросай и бей о гребни скал.
Хочу тоски животворящей,
Я по отчаянью взалкал!
«Взалкав по отчаянию», по гомерическим чувствам, которые всегда были единственным стимулом его творчества, он спустил с цепи свой «хаос» и швырнул себя в «поток шумящий» совершенно исключительных жизненных комбинаций».
Одной из таких комбинаций было написание романа «Огненный ангел» по мотивам им же самим, Брюсовым, смоделированных ситуаций.
Уже упоминалось, что Белый написал об отношениях с Ниной стихотворение «Предание», ну то, про сибиллу, любившую пророка и покинутую им. И вот как-то раз Владислав Ходасевич собрал у себя гостей в честь начала издания альманаха «Золотое Руно». Нина и Брюсов пришли чуть раньше. Брюсов попросил разрешения удалиться в спальню, чтобы закончить начатые стихи. Через несколько времени он вышел оттуда и попросил вина. Нина отнесла ему бутылку коньяку. Через час или больше, когда гости уже собрались, Ходасевич заглянул в спальню и застал Нину с Брюсовым сидящими на полу и плачущими, бутылку допитой, а стихи конченными. Нина шепнула, чтобы за ужином Владислав Фелицианович попросил Брюсова прочесть новые стихи. Ничего не подозревая (он тогда имел очень смутное понятие о том, что происходит между Ниной, Белым и Брюсовым), Ходасевич так и сделал. Брюсов сказал, обращаясь к Белому:
– Борис Николаевич, я прочту подражание вам.
И прочел.
Местами это было порою почти дословное повторение стихов Белого – в образном ряде. Та же напыщенная перенасыщенность «драгоценными» эпитетами, та же ходульность в изображении чувств. Мистерия, словом!
Сибилла грустно замерла,
Откинув пепельный свой локон.
И ей надел поверх чела
Из бледных ландышей венок он.
Вот они, вот они, те самые ландыши, которые Нина когда-то подарила Андрею Белому! Как любили в те времена всяческие намеки, полунамеки, символы… Впрочем, на то они были и символисты!..
Это еще Белый. А у Брюсова действие разворачивается после того, как пророк отплыл с острова, оставив сибиллу в венке.
Но первое, что сделал «верховный жрец», в образе которого Брюсов изобразил себя точно так же, как Белый некогда отождествил себя с «пророком», это снял венок:
И тень, приблизившись, легла,
Верховный жрец отвел ей локон,
И тихо снял с ее чела
Из белых ландышей венок он.
Далее Брюсов живописал тайную любовь жреца и сибиллы. Воспетую Белым любовь святую он заменил трагической, сверхчувственной страстью, изнуряющей эротикой, и на сибилле теперь не какие-то там скромненькие ландыши, а венок из роз:
Струи священного огня
Пьянили мысль, дразня желанья,
И, словно в диком вихре сна,
Свершались тайные лобзанья.
На ложе каменном они
Безрадостно сплетали руки:
Плясали красные огни
И глухо повторялись звуки.
Но вдруг припомнив о былом,
Она венок из роз срывала,
На камни падала лицом
И долго билась и стенала.
И кротко жрец, склонясь над ней,
Вершил заветные заклятья,
И вновь под плясками огней
Сплетались горькие объятья.
У Белого пророк оставил сибиллу над камнем с надписью «sanctus amor», ну а в стихотворении Брюсова пророк вернулся к сибилле и устроил ей форменный допрос, словно законный супруг:
Спросил он: «Ты ждала меня?»
Сказала: «Верила и знала».
Лучом сапфирного огня
Луна их лик поцеловала.
Рука с рукой к прибою волн
Они сошли, вдвоем отныне…
Как сердолик – далекий челн
На хризолитовой равнине!
А в башне, там, где свет погас,
Седой старик бродил у окон,
И с моря не сводил он глаз,
И целовал в последний раз
Из мертвых ландышей венок он.
Ходасевич по этому поводу писал: «У Белого было стихотворение „Предание“, в котором иносказательно и эвфемистически изображалась история разрыва с Ниной. Этому „Преданию“ Брюсов и подражал в своих стихах, сохранив форму и стиль Белого, но придав истории новое окончание и представив роль Белого в самом жалком виде. Белый слушал, смотря в тарелку. Когда Брюсов кончил читать, все были смущены и молчали. Наконец, глядя Белому прямо в лицо и скрестив по обычаю руки, Брюсов спросил своим самым гортанным и клекочущим голосом:
– Похоже на вас, Борис Николаевич?
Вопрос был двусмысленный: он относился разом и к стилю брюсовского стихотворения, и к поведению Белого. В крайнем смущении, притворяясь, что имеет в виду только поэтическую сторону вопроса и не догадывается о подоплеке, Белый ответил с широчайшей своей улыбкой:
– Ужасно похоже, Валерий Яковлевич!
И начал было рассыпаться в комплиментах, но Брюсов резко прервал его:
– Тем хуже для вас!»
И бедняга Белый понял, что рано он радовался, рано решил, что «черный маг» от него отвязался.
В самом деле – жизнь у него настала вовсе уж пугающая. Теперь не только «медиумические явления» в доме происходили: теперь реальность подступала с ножом к горлу. Так, Белый съездил в Петербург и очень подружился там с Дмитрием Мережковским и Зинаидой Гиппиус, а когда вернулся, расхвалил новых друзей при Брюсове. Тот обрушился на скандальную пару с самыми нелицеприятными обвинениями, а когда Белый принялся за них заступаться (между прочим, в письменном виде, прислав Брюсову письмо, потому что от разгоравшегося скандала сбежал, то ли слишком оскорбленный, то ли чрезмерно испуганный), Брюсов отправил ему форменный картель.
Белый чуть ли не в умопомешательство впал от изумления. Ни для дуэли, ни для серьезной ссоры он не видел вообще никакого повода, а потому вызов воспринял как нападение, с умыслом, с какой-то целью организованное. Конечно, он отказался стреляться, письменно объяснил Брюсову его неправоту, к тому же все друзья, все общие знакомые единогласно встали на его сторону, и Брюсов взял вызов обратно.
Разумеется, у него и в мыслях не было рисковать жизнью! Эта несостоявшаяся дуэль – или состоявшаяся в его воображении! – нужна была ему лишь для того, чтобы смоделировать одну сцену из замышлявшегося уже тогда романа «Огненный ангел», именно сцену дуэли двух главных героев. Тогда еще Брюсов не решил, кто будет сражен, кто выйдет победителем, но по реакции друзей Белого, литературной Москвы понял, как следует развивать эту линию будущего романа. Стороной до Белого дошли слухи, будто Брюсов видел сон, в котором Белый убил его на дуэли в кабачке в Кельне в XVI веке… Странным образом с тех пор Брюсов начал гораздо лучше относиться к Белому и даже посвятил ему сборник рассказов «Земная ось».
