— Конечно, она не врала, — откликается с другого конца комнаты Тамара Рудакова. — Я могу это подтвердить. Прости, Муромцева, я вчера случайно проходила мимо по саду, когда ты разговаривала со своим женихом. Я не должна была так поступать, но мне было любопытно. Ты была так увлечена беседой, что не заметила меня.
— И что? — Даша Хитрук аж подается вперед. — Ты видела Шуриного жениха?
Тамара невозмутимо подтверждает:
— Видела. Но только издалека. Я не осмелилась подойти ближе — ведь зеркало тут же перестало бы показывать его. Я разглядела только мужской силуэт на его поверхности. И услышала голос. Мягкий бархатистый голос.
Она норовисто вскидывает голову, готовясь сражаться за свои слова и с Самохваловой, и с любой другой девушкой.
Но Зоя только пожимает плечами и отходит в сторону. Думаю, если бы за меня вступился кто-то другой, она продолжила бы спор. Но всем известно, что мы с Рудаковой — как кошка с собакой, и у той не было ни малейшей причины меня поддержать.
— Ну, вот, видите, — сразу успокаивается Алевтина.
Я смотрю на Тамару со слезами на глазах — для меня ее помощь тоже слишком неожиданна. Но она только хмыкает — дескать, это только ради Али. Но я всё равно ей благодарна.
14. Предложение
Прошел месяц. Ковалевский так и не приехал в пансион. Мне уже начинает казаться, что всё это — бал, танцы, знакомство с князем — просто приснилось мне. И только зеркальце в кармашке моего платья говорит, что это было наяву.
Но я вынуждена признать — для Ковалевского общение со мной было не более, чем флиртом. Он всего лишь поухаживал за симпатичной девушкой на балу. Быть может, если бы я оказалась богата и знатна, он захотел бы более близкого знакомства. Но сирота из пансиона — невеста не его уровня.
Я даже не обижена на него. Ну, разве что совсем чуть-чуть. За то, что он позволил мне поверить в мечту. В мечту, которой не суждено осуществиться.
Но я признаю, что он поступил правильно. И даже благородно — он не приехал ко мне с упреками. Да и Стрешнев здесь более не появлялся — быть может, именно по просьбе князя.
Князь не потребовал вернуть ему зеркало — кто знает, почему? — но я сама намерена сделать это. Как только Але станет лучше.
Микстура доктора немного помогла ей, и она уже стала спускаться в столовую. Но лекарство быстро заканчивалось, а Нина Александровна уже неоднократно намекала, что у приюта нет денег на услуги эскулапа.
Я решаюсь на отчаянный шаг — обратиться за помощью к княгине Ковалевской. Говорят, она — сильный маг, и у нее — огромная библиотека, где наверняка найдется немало книг с рецептами элексиров и текстами заклинаний, которые помогут поставить Алю на ноги.
От этого действия меня удерживает только боязнь столкнуться с князем, когда я приду во дворец.
Но однажды я преодолеваю этот страх.
Мадемуазель Коршунова отправляет меня в магазин за бисером для вышивки, и я иду туда окольным путем — через особняк Ковалевских. Я не уверена, что смогу добиться аудиенции у княгини и потому заранее пишу ей письмо — о бедной больной девушке из приюта, которой она, быть может, захочет помочь. Я не решаюсь подписаться — вдруг эту записку увидит князь.
Но дальше сторожки мне пройти не удается.
— Ее светлость два дня назад отбыла в свое имение. Должно быть, пробудет там несколько месяцев.
С моих губ срывается вздох разочарования. И я спрашиваю о Ковалевском, хотя совсем не собиралась этого делать:
— А его светлость?
Сторож окидывает меня строгим взглядом. Мое поведение, наверно, кажется ему недопустимым. И всё-таки он отвечает:
— Его светлости тоже нет.
И закрывает ворота.
Я покупаю бисер, но долго еще не возвращаюсь в пансион. Брожу по улицам, пытаясь принять решение. Я не смею плакать при Але, но сейчас не могу сдержать слёз.
Я приношу покупки мадемуазель Коршуновой несколько позже, чем она ожидала, и она строго пеняет мне на это:
— Шура, да что же так долго-то? Ее благородие уже о тебе спрашивала! Велела, как ты вернешься, сразу же отправить тебя к ней.
Сердце уходит в пятки. Наверняка, это связано с князем. Быть может, он надеялся, что я верну ему зеркало сама, а поскольку я не сделала этого, он решил обратиться за помощью к баронессе?
Представляю, как она разочарована. Она будет считать меня обманщицей и воровкой. От этой мысли мне становится дурно.
Я перешагиваю порог кабинета Анастасии Евгеньевны, и она сразу замечает мое состояние:
— Что с вами, мадемуазель Муромцева? Вам дурно?
— Всё в порядке, ваше благородие, — мой язык заплетается. — Я просто немного замерзла, когда ходила в лавку за бисером.
Во взгляде баронессы нет ни гнева, ни презрения. Значит ли это, что она вызвала меня по какому-то совсем другому поводу?
— Вы можете присесть. Прошу вас, не стесняйтесь.
Я сажусь на самый краешек стула.
— Вы — одна из лучших выпускниц нашего пансиона, — баронесса посылает мне ободряющую улыбку. — На балу я имела возможность убедиться в ваших безупречных манерах. Поэтому именно вам я хотела бы сделать блестящее предложение.
Я снова напрягаюсь. К чему все эти похвалы? А упоминание бала и вовсе полностью меня деморализует.
— Друг нашей семьи граф Цветков ищет гувернантку для своего маленького внука. Мальчик слаб здоровьем, и его сиятельство собирается в ближайшее время оставить город и поселиться в своем имении в Орловской губернии. Вы вполне соответствуете тем требованиям, которые он обозначил, и я готова рекомендовать ему именно вас.
15. Я нанимаюсь на службу
Я знала, что рано или поздно мне придется поступить на службу и оставить пансион. А получить предложение о работе из уст самой баронессы — большая честь. Ее благородие весьма щепетильна в вопросах морали, и друг ее семьи никогда не обратился бы к ней за помощью в поиске прислуги, если бы у него были не очень честные намерения.
И пребывание в загородном имении ничуть не смущает меня. Напротив. Я сейчас, как никогда, нуждаюсь в смене обстановки, и работа в провинции мне бы подошла.
Но как я могу оставить пансион сейчас, когда Аля так нуждается в моей поддержке?
И как сказать баронессе о том, что я вынуждена от ее предложения отказаться?
— Простите, ваше благородие, но…
Слова застывают на языке. Я жду ее гнева и упреков в том, что я не ценю оказанного мне доверия. Но Анастасия Евгеньевна неожиданно разрешает мои сомнения.
— Я знаю, мадемуазель Муромцева, что ваша подруга больна, и вы прилагаете много сил для ухода за ней. Так и надлежит поступать настоящим христианам. Но не кажется ли вам, что вы сможете куда больше помочь ей, поступив на службу?
Я смотрю на нее с недоумением.
— Его сиятельство щедрый работодатель. Поверьте — ваше вознаграждение будет весьма солидным. Как вы знаете, наш пансион существует исключительно на средства попечителей, которые мы не можем расходовать только по своему усмотрению. Мы не можем позволить себе оплачивать услуги доктора, пользующего нашу воспитанницу, которая давным-давно уже должна была покинуть наши стены и зарабатывать себе на хлеб самостоятельно. Попечительский совет желает, чтобы взрослые девушки заботились о себе сами, поступая на работу. Я предпочитаю не афишировать то, что я разрешаю вам оставаться здесь и после того, как вы завершили курс обучения.
Я тихо говорю:
— Да, вы очень добры к нам, ваше благородие!
— Ну, полно-полно, — улыбается она. — Я всего лишь проявляю некоторую толику заботы. Но вернемся к нашему вопросу. Его сиятельство будет платить вам достаточно, чтобы вы могли часть своего заработка присылать в пансион для вашей подруги. Поверьте — мы будем тратить эти деньги только на лекарства для Алевтины. Думаю, несколько раз в год граф с семейством будут приезжать сюда, в город, и вы сможете нас навещать.
Я пытаюсь осмыслить услышанное. Мы — старшие девушки — знаем о том, что в любой момент нас могут попросить удалиться из пансиона. Он предназначен для детей, а всякий, кто уже способен работать, должен это делать. Если попечители потребуют, чтобы директриса прогнала нас из приюта, она не станет возражать. Да, баронесса сама возглавляет попечительский совет, но даже ее голос может не стать решающим.
