Свет — это плохо. Сейчас ей нужна была темнота.
И Аньес, обнаружив, что добралась до бара раньше, чем Вийетт, первым делом направилась в уборную. Отовсюду, как и годы назад, играл джаз. Такое особенное место, где замирает время, а она сама, живя снаружи, старится.
Запершись изнутри и выключив электричество, Аньес извлекла из фотоаппарата пленку, споро перемотав ее в кассету и вздрагивая от каждого звука. Прекрасно понимала, что никто не зайдет, и все-таки умирала от страха и волнения. А когда вышла, заказала себе крепкого бренди, которое легко ложилось на выпитое и еще не до конца выветрившееся вино и заставляло ее пьянеть все сильнее. И она была бы очень рада, если бы этим стерла воспоминания о случившемся, будто бы ничего не было.
Аньес потом и правда плохо помнила происходящее. Хуже всего — как добиралась до дома. Точно знала, что в такси ее усаживал Вийетт. И катушка с пленкой была в кармане его пальто, а вместе с ней и судьба Ван Тая совсем на другом конце земли. Совсем у другого океана. Как будто бы все случившееся с нею во Вьетнаме оказалось лишь сном. Пригрезилось. И сейчас совершаемое ею — вершится ради грез.
Если бы только она научилась думать обо всем как о неизбежном зле во имя блага. Пару лет назад было проще. Тогда не было никакого Анри, которого она предавала ради своей борьбы. А теперь он был. Был! И никуда не деться от этого.
И когда в начале восьмого утра в ее квартире затрезвонил телефон, заставляя проснуться после пары часов, во время которых она все летела и летела вниз с утеса у Дома с маяком, Аньес точно знала, что это Юбер подтверждает свое право быть. Он переполошил всех домочадцев, Робер раскрыл глаза и возмущенно заревел. Мать в соседней комнате вскочила с кровати и выглядывала из двери, когда мимо проносилась Аньес, накидывая по пути халат, запахивая его на груди. В гостиную, к аппарату, потому что не могла игнорировать этого мужчину, даже если бы захотела. Нуждалась в нем. Хватала его ртом, как воздух. Впитывала в себя. И жила бы, жила бы, жила бы им одним.
По пробуждении часто не сразу вспоминаешь о случившемся. И она не помнила, пока бежала. Это были ее собственные блаженные нетерпеливые мгновения предвкушения без привкуса горя, заполнившего вместе со слюной рот. Вспомнила лишь одновременно с прозвучавшим звуком собственного голоса:
— Аньес де Брольи, я слушаю вас.
— Мы договорились, что сменим твою фамилию.
И все оборвалось. Аньес осела в кресло. Ее напряженная спина держалась прямо, тогда как она сама — едва не вибрировала от усилия держаться. Крепко сжала трубку пальцами. И проговорила:
— Доброе утро, Анри.
— Привет. Я решил позвонить, пока успеваю застать тебя.
— Справиться, как я вчера доехала до дома? Мне кажется, консьерж должен был все тебе подробно рассказать. Как на допросе.
Ее голос, вопреки воле и желаниям, прозвучал подавленно. Юбер это воспринял иначе, чем ей бы хотелось. Он расслышал обиду, которой не было. И, наверное, что-то еще.
— Прости, — устало и виновато сказал Лионец, — прости, я не думал, что все так обернется. Я себе не принадлежу.
— Не извиняйся, это глупо и незачем. На самом деле никто на свете не принадлежит себе. А уж я и ты — подавно.
— Я почти до утра пробыл в Министерстве, мне нужно было оформить приказ и разрешения на вылет. Если бы мы воевали посредством бумаг, нам бы не было равных. Со мной сейчас зубная щетка, твоя записка и смена белья. Я думаю, что когда снова окажусь в Париже, мы вернемся к вопросу фамилий и того, кто кому принадлежит. Хорошо?
Аньес сглотнула. Приходило похмелье. От его слов и от него. Вчерашнее било по мозгам, ей совсем не оставалось места для себя. Себя она теряла, полностью наполняясь событиями предыдущего дня и — самое главное — его любовью, которой она изменила.
— Ты… куда тебя отправляют?
— Сейчас в Тонкин, на север. Намечается заварушка. А какая драка без задиры?
— О боже… Только не говори, что ты будешь драться…
— Аньес, у нас операция во Вьетбаке. Подготовка к ней поручена мне. Этим сложно руководить из Парижа.
— Но ты же… ты не будешь… тебе не придется участвовать в боевых действиях? — прохрипела она. В голове щелкнуло. И что-то стало на место. Теперь она видела, сознавала больше, чем накануне, или в прошлом году, или тогда, когда над головой пела флейта летящего змея. Она сдала пленки и координаты стратегических точек французской армии советской разведке, которая передаст их Вьетминю. А теперь туда едет Юбер. В эти самые точки. Гореть.
— Нет. Нет, не бойся. Я нынче штабная крыса, — успокаивающе прозвучал его голос. — Я хочу вернуться к тебе. Сейчас это главное — вернуться к тебе. У нас остался неоконченным разговор.
— Ты дашь мне слово, что не будешь сражаться?
— А ты? Ты дашь мне слово ждать?
Его просьба — как заброшенная на шею удавка. Она и без того ждала. Так ждала, что переиграла себя. Будто бы и правда пытаясь сбросить эту удавку, она сжала ладонь у основания шеи и кивнула, как если бы Юбер был рядом. Потом поняла, что сходит с ума.
— Я буду… ждать, — выпалила она в отчаянии и закрыла глаза, оказавшись в темноте. И словно бы вновь ощущала пальцами поверхность кассеты, которую сворачивала, уверенная, что этим, возможно, спасает Ван Тая. А Юбера? Подполковника Юбера кто спасет?
— Хорошо, — с некоторым облегчением выдохнул он. — Хорошо. Надеюсь по возвращении найти тебя все еще одну. Постарайся никем не увлечься. Среди молодняка в Иври есть, конечно, славные ребята, но я седой совсем, помнишь? К тому же сын булочника. Мне любовные драмы не по статусу и…
— Ты сможешь когда-нибудь жить так, будто бы никогда никакого Жиля Кольвена не было? — напряженным голосом перебила она его.
— А ты — сможешь?
— А я ждала твоего звонка и буду ждать тебя в Париже. Еще отберу твою гармонику, мне кажется, с дырой в груди играть — дурная затея. И переделаю твою спальню, не понимаю, как ты там спишь, она ужасна…
Аньес замолчала и сникла. Весь ее порыв иссяк. Все, что у нее еще было, это слезы, прокладывающие по лицу влажные дорожки. И отчаяние от того, что так безбожно и лицемерно врет. Он тоже молчал, но дыхание его она слышала сквозь потрескивание. И представляла себе его лицо. Лицо. Записку под пальто, в кармане у сердца. И чемоданчик со сменой белья и зубной щеткой. Он стоит, прислонившись к стенке телефонной будки и опершись на нее затылком, отчего кепи съехало на лоб. И думает о том, что она сказала. Прямо в эту минуту. А потом медленно говорит:
— Береги себя, Аньес. Себя и Робера. И мадам Прево, черт с ней.
— Тебе пора.
— Да, мне пора. Я люблю тебя. Если тебе ответить нечего, то молчи.
— Я люблю тебя.
В это мгновение, Аньес уверена, он тоже, как и она, прикрыл глаза.
[1] Флердоранж в западной культуре является традиционным цветком свадебного убора невесты в виде венка или букета.
[2] До ноября 1942 года генерал де Латр де Тассиньи оставался в армии Виши, однако при высадке союзников в Северной Африке, когда стало очевидно, что немцы займут свободную зону, приказал своим войскам атаковать нацистские подразделения, за что немедленно подвергся аресту и был интернирован в тюрьму в Тулузе, а затем в Лионе и приговорен к 10 годам лишения свободы. В сентябре 1943 года де Латру удалось бежать при помощи своей жены, сына и Сопротивления и в течение месяца, скрываясь в различных городках, он добрался до Лондона, а оттуда отбыл в Алжир, где получил звание генерала армии де Голля.
* * *
Еще спустя час ее накрыло осознание: она выбрала не Анри.
До этого не понимала.
Еще вчера не понимала, что на одной чаше весов оказались ее принципы, а на другой — любимый мужчина. И вчера, и нынче она выбрала первое — без раздумий, без единого сомнения, без мысли о том, насколько подобный выбор чудовищен для живого человека.
Она руководствовалась лишь конечной целью. Частности здесь роли не играли, даже когда частность — Анри.
