– Царь Эфиопии? – с любопытством переспросил Октавиан.
– У Эфиопии с Египтом давний спор по поводу взаимных набегов в приграничных районах, а также из-за земельной собственности и прав на некоторые храмы в Филах и Сиене, – уставшим голосом объяснил ему Арион. – Их царь осторожничал с моей ма... с царицей, но думаю, что в течение следующего года он обязательно решится испытать силы твоей армии.
– Действительно! – воскликнул Октавиан. – Честно говоря, я даже не задумывался о том, как обстоят дела к югу от Египта. И царь Эфиопии на самом деле может заслать шпионов?
– Скорее всего, он уже это предпринял.
– Надо же! Я и не предполагал, что такое возможно. Думаю, такое объяснение удовлетворит всех, а позже я дам указание Галлу тщательно следить за границей с Эфиопией. – Он посмотрел на Ариона и добавил: – Я назначаю Галла префектом провинции и оставляю ему три легиона, которые – надеюсь, ты согласишься с этим – смогут совладать с любой опасностью, независимо от того, будет ли она исходить из Эфиопии или какой-нибудь другой страны.
Арион слегка склонил голову в знак согласия.
– Сам я в начале следующего месяца возвращаюсь в Рим. Как бы то ни было, мне придется рассказать Галлу о тебе, естественно соблюдая строжайшую секретность. Ничто из того, что сегодня произошло, никогда не попадет на бумагу, и даже самые доверенные лица не будут знать об этом. Но если что-нибудь пойдет не так, то Галл без особых усилий сможет найти тебя и твоего друга Ани.
Арион снова склонил голову.
– Марк говорит, что в своем письме Галл пишет, что якобы предлагал тебе должность при своей особе.
– Он звал меня на должность секретаря. По всей видимости, из-за того, что я владею языками. И еще из-за нашего общего пристрастия к поэзии.
Агриппа презрительно фыркнул.
– Слишком уж он любит поэзию, особенно собственные стихи. Нужно быть совершенным глупцом, чтобы предложить такую должность юнцу, даже не зная, кто он и чем занимается, – раздраженно произнес он.
– Я тоже люблю поэзию, – спокойно возразил ему Октавиан. – Подумай сам, Марк, не так часто встретишь человека, настолько свободно владеющего и латынью, и греческим, а кроме того, еще и египетским просторечием. На этом, вероятно, настаивала твоя мать?
– Да, – кивнув, сказал Арион.
– Признаться, я не думаю, что Галл повел себя глупо, – сделал вывод Октавиан. – Кровь все-таки что-то значит, даже если не хватает внешних признаков благородного происхождения. – Он бесстрастно посмотрел на Ариона и, протянув руку, с твердостью в голосе произнес: – Желаю тебе всего доброго.
Арион ответил на рукопожатие. Рука Октавиан а была прохладной и влажной. Вот у кого в организме действительно преобладает флегма.
– И тебе того же, – сказал Арион, чувствуя, что внутри у него что-то умерло. Как только они расстанутся, ничего уже нельзя будет изменить и он навсегда распрощается со своим наследством. Туг он вспомнил о младшем брате, о котором давно хотел спросить у императора.
– Цезарь, – обратился он к Октавиану с неожиданной решимостью. – А как насчет Филадельфа? Какие у тебя планы относительно мальчика?
Октавиан удивленно вскинул брови:
– А почему именно Филадельф? У тебя ведь есть еще один брат и сестра.
– Я любил одного только Филадельфа, – чистосердечно признался он. – С Александром и Селеной я никогда, собственно, даже не общался.
– Они втроем будут венчать мой триумф, – ответил император. – Дети Клеопатры, в добром здравии, красиво наряженные, будут стоять рядом со мной на колеснице. Без всяких цепей. Народу это должно понравиться. А в дальнейшем я отвезу их к моей сестре – она сама изъявила желание забрать их. Она уже воспитывает других детей Антония – тех, которых ему родила Фульвия.
«Кроме Антилла», – подумал про себя юноша.
– Моя сестра – благородная и великодушная женщина. У нее доброе сердце, – продолжал Октавиан. – Не беспокойся, она позаботится о твоем брате.
Клеопатра терпеть не могла Октавию. «Холодная, чопорная и надменная коротышка», – отзывалась о ней мать. Однако Клеопатра говорила так из ревности, поскольку Октавия так и осталась официальной женой ее возлюбленного. Однако остальные были об этой женщине самого хорошего мнения: благочестивая, великодушная и на самом деле очень порядочная.
Вне всяких сомнений, она позаботится о том, чтобы с Филадельфом обращались достойно, чтобы мальчик был сыт, одет, получил хорошее образование и ни в чем не нуждался. А что касается любви, то вряд ли Октавия, будучи римской матроной, станет сама заниматься детьми. Рядом с Филадельфом всегда будет его кормилица. Может, он подружится с Александром и Селеной или с другими своими сводными братьями и сестрами, детьми Антония и Фульвии. Что ж, могло быть и хуже.
– Благодарю тебя, – прошептал Арион. – Я буду у нее в долгу. Ему очень хотелось встретиться с Филадельфом, чтобы просто с ним попрощаться. Но они давно расстались, и мальчику наверняка сообщили, что его старший брат погиб. Быть может, эта душевная рана только сейчас начала заживать, поэтому лучше ее не бередить.
– Тогда позволь еще раз пожелать тебе всего наилучшего, – сдержанно произнес Арион.
– И тебе того же, брат, – ответил император.
Арион с удивлением посмотрел на него, но Октавиан отвернулся, жестом приказывая стражникам отворить дверь в потайной коридор и проводить пленников.
Солнце село, и на землю опустилась темнота. Стражники освещали дорогу факелами. Арион, ссутулившись и не говоря ни слова, шел впереди. Он очень сильно устал, его тело и душа ныли от боли, и непонятно было, что болит сильнее. Юноша неожиданно подумал, что стало с его шляпой, хламидой и той корзиной, в которой лежала запасная одежда, Мелантэ несла корзину в руках, когда у него случился приступ, и, скорее всего, она осталась валяться посреди дороги к радости какого-нибудь бродяги. По крайней мере, Октавиан отдал ему лекарство. Дотронувшись до мешочка, он убедился, что тот по-прежнему висит у него на груди. Жаль только, что нож ему так и не вернули. Арион слышал, как следом за ним спешит Мелантэ, и догадывался, что девушка хочет взять его за руку, но все равно не обернулся.
Наконец они дошли до конюшен. Ему вспомнилось, как он приходил сюда вместе с Антиллом, как их учили ездить верхом на лошади. Он вспомнил своего гнедого жеребца – красавца Персея. Интересно, здесь ли он еще? Если он подойдет к стойлу любимца, то лошадь, несомненно, учует его и выйдет, чтобы взять из рук хозяина кусок яблока, как это всегда бывало. Может, посмотреть на Персея? Не будет же это считаться нарушением договора... Он вспомнил, что поклялся не подходить ни к кому, кто знал его в прошлом. Интересно, лошадь тоже имелась в виду? У юноши было такое ощущение, будто он бестелесный призрак из какого-то смутного видения.