Снаружи слуги поспешно грузили большие шатры на множество повозок, запряженных волами.
— Мой шатер разберут последним. Это из-за тебя, Деога. Я подумал, что тебе нужно отдохнуть.
Несмотря на насмешливую улыбку Шахджи, Да Гама опустил голову в знак благодарности за оказанную милость.
Придворные поспешно двигались к Летучему дворцу. Рядом погонщики слонов руководили надеванием упряжей на огромных животных. Крупные мужчины привязывали толстые веревки, на которых поднимается дворец, к массивным железным кольцам в углах сооружения.
— Желания вдовы султана меняются, как ветер, — пояснил Шахджи. — На рассвете она приказала, чтобы лагерь возвращался в Биджапур. С тех пор все бегают в суматохе. Потребуется немало усилий, чтобы добраться до ворот при свете дня.
Да Гама бросил взгляд на другую сторону реки. Муслиновые занавеси исчезли, в гареме остался только один шатер. Несколько человек стояли у моста.
— Мост снимут последним. Царица всегда перед отъездом смотрит на водопад и бросает розы в реку в память о султане, — объяснил Шахджи, когда они по ступеням поднимались во дворец.
В зале для аудиенций собралось множество придворных, гораздо больше, чем вчера. Они стояли маленькими группками, ожидая прибытия царицы. Вали-хан уже находился за серебряным ограждением и разговаривал с несколькими улыбающимися мужчинами.
— Видишь: все здесь. Когда убирают шатры, пойти некуда. Как я предполагаю, ты хочешь присоединиться к тем людям? — спросил Шахджи, кивая на группу мужчин в другой части помещения.
Среди них находился Виспер, который поглаживал длинный подбородок и с самым серьезным видом разговаривал с Джеральдо. Одежду фаранга наконец привели в порядок. Да Гама увидел и Слиппера.
— Я предпочту остаться с вами, господин, если это удобно.
— Я рад, мой дорогой друг, — ответил Шахджи.
Они тронулись к месту, которое, похоже, предпочитал Шахджи, — рядом с правым углом возвышения, где Вали-хан бил об пол посохом с серебряным наконечником, положенным великому визирю. Посох стукнул один, два, три раза. Звук эхом прокатывался по залу. Его усиливала и пустота под возвышением. Разговоры прекратились, мужчины поправили одежду и тюрбаны. Виспер поспешил на отведенную ему ступень возвышения, как раз когда вплыла царица.
Как и раньше, на ней было столько одежды, что саму ее рассмотреть не представлялось возможности. Они сменила цвет наряда на ярко-зеленый, цвет листвы. Вышивка золотыми нитями блестела, когда гора одежды проходила под солнечными лучами, которые падали внутрь через маленькие высоко расположенные окошки. Когда царица проходила вдоль возвышения, все придворные в помещении кланялись в пояс, проводя тыльными сторонами ладоней по деревянному полу.
За царицей Да Гама заметил не только обычных стражников и прислуживающих мальчиков-евнухов, но и Майю в ярком красно-золотом сари. Когда она проходила в дверь, Да Гама заметил за ее спиной мальчика лет восьми или девяти. Мальчик держал Майю за руку, но не так, как обычно держит ребенок, а официально, как сопровождающую правителя.
— Это Наследник, — шепнул Шахджи в ухо Да Гамы.
Заметив мальчика, придворные снова начали кланяться, некоторые приветствовали его, называя то султаном, то Адилом. Виспер поморщился и сердито посмотрел на кричащих, но замолчать всех заставил Вали-хан, который снова стукнул посохом. Мальчик подвел Майю к вдове султана, а затем уселся у ее ног, недалеко от Виспера.
Царица под множеством одежд едва заметно кивнула, и Виспер заговорил, причем так тихо, что толпе приходилось напрягать слух, чтобы понять его. После дюжины цветистых фраз, Виспер объявил:
— По просьбе Наследника, Адила, нашего султана, пусть он живет вечно, царица привела к нам сегодня Прабху, знаменитую девадаси из храма Ориссы. Перед тем как она присоединится к женщинам на женской половине и возьмет имя танцовщицы, Майя, она милостиво согласилась станцевать для нас.
— Это необычно, — тихо сказал Шахджи Да Гаме. — Зачем выставлять на публику профессиональную танцовщицу?
Но Да Гама не успел ответить: зазвучала музыка. Только сейчас он заметил высокие перегородки из дерева и серебра, установленные рядом с возвышением. За ними играли невидимые музыканты. Да Гама догадался, что это женщины, профессиональные танцовщицы, к которым вскоре присоединится Майя, чтобы навсегда остаться в тени.
Но теперь она шагнула вперед. Она выглядела великолепно в блестящем сари и позаимствованных драгоценностях. Когда она спускалась с возвышения на пол, на голых ногах, на лодыжках, при каждом шаге позвякивали колокольчики. Она закрутила юбки сари таким образом, чтобы прикрыть каждую ногу отдельно. При движении оголялись икры. Кожа напоминала густые сливки, черные волосы блестели, как отполированное эбеновое дерево. Она прошла недалеко от Да Гамы, на расстоянии нескольких вытянутых рук. Свет, который сиял в ее глазах с золотистыми крапинками, был таким же ярким, как бриллианты, и таким же холодным. Она не подала знака, что заметила его.
Придворные отошли к краям зала, что освободить для нее место. Мальчик султан поднялся, отошел от ног матери и проскользнул под золотое ограждение, как ребенок под забор. Он встал рядом с Вали-ханом, который опустил большую руку на его маленькое плечо. Никто из них не произнес ни слова, они только смотрели.
Наконец Майя оказалась в самом центре зала. К ней были обращены все глаза. Она вытянула сложенные руки перед сердцем, затем встала неподвижно, более неподвижно, чем Да Гама когда-либо видел. Ни один человек на его памяти не стоял так. Это была неподвижность дерева, или статуи, или камня. Ее неподвижность наполнила зал. Да Гама услышал биение собственного сердца, грохот реки снаружи, шумное дыхание слонов и крики слуг. А музыка тем временем пробиралась сквозь ее неподвижность. Звучала флейта, и бесконечно монотонно жужжал тамбурин.
Даже после стольких лет, прожитых в Индии, Да Гама не понимал эту музыку. От простых нот, которые вначале зависали в воздухе, словно облака, мелодия развивалась в сложный и беспорядочный поток, иногда намекая на что-то стройное, иногда вызывая какие-то образы, складываясь в какую-то форму, но это никогда не бывала одна простая мелодия или ритм.
Потом к звучащим инструментам присоединился барабан. Пришло время танца.
Вначале Майя совершала легкие, простые движения, не сходя с места, принимала новую позу. Она замирала в каждой на мгновение, потом переходила к следующей.
Ее лицо, совершенно лишенное всякого выражения, внезапно словно осветилось, будто она испытала облегчение. Наклон головы, бедра, глаза, кисти рук, стопы соединялись в каждой позе по-новому. И каждая поза означала какое-то чувство: счастье, тревогу. Некоторые Да Гама узнавал, другие не мог определить. При каждой трели флейты и ударе барабана Майя добавляла новый шаг, еще одно движение. Это напоминало пролистывание книги с рисунками: при каждом ударе открывалась новая страница.
