Я накинула шаль бабушке на плечи и села опять за стол, чтобы допить уже остывший чай. Мне очень хотелось скрыться от всех в своей комнате и привести в порядок противоречивые мысли, которые роились у меня в голове. Но об этом нельзя было и думать: до ужина у меня была масса дел по хозяйству.
За ужином я, как всегда, сидела напротив Александра О'Коннелла, который сегодня был как-то особенно серьезен и, мне показалось, даже мрачен. На вопрос деда, как идут дела, он ответил с предельной ясностью:
— Ваш внук делает то, что он может, милорд. Но смею заметить, осмыслить символическое значение букв он просто не в состоянии. Для него они лишь соединение каких-то линий, своего рода картинки.
— Ваша задача научить его этому, мистер О'Коннелл, — резко сказал лорд Уильям. — Если она вам не по плечу, то вам надо уйти. Понятно?
Я с интересом ждала, что ответит учитель.
— Не в моих правилах бросать дело, которое я начал, — ответил он тоже довольно резко.
Дед буркнул в ответ что-то неразборчивое, и вскоре между ним и сэром Генри завязался спор о политике кабинета лорда Мельбурна и о том, как на эту политику повлияет предстоящий брак королевы. После ужина дед и сэр Генри перешли в библиотеку, чтобы продолжить свой спор за рюмкой доброго старого портвейна. Александр О'Коннелл, встав из-за стола, вежливо поклонился бабушке, слегка кивнул мне и ушел к себе.
— Какой сумасшедший день сегодня! — вздохнула бабушка. — Поди скажи на кухне, чтобы мне приготовили мой отвар, Валерия. Попроси Брэдшоу, чтобы она проследила за этим и принесла его мне в спальню.
Отвар этот приготовлялся из каких-то трав, и тайна его приготовления была известна лишь кухарке да Брэдшоу. Я однажды попробовала его и с тех пор зареклась этого никогда не делать — такой горькой и противной была эта жидкость.
Брэдшоу, конечно, сказала, чтобы я сама несла бабушке отвар. Я пошла на кухню. Кухарка попросила меня посидеть и подождать, когда отвар немного остынет. Потом я взяла стакан с отваром и пошла к бабушке в спальню. Там уже была Брэдшоу, которая согревала бабушкину постель, кладя в нее завернутые в тряпки горячие кирпичи. Бабушка взяла у меня стакан с отваром и сделала несколько маленьких глотков.
Обычно я читала бабушке перед сном главу из Библии, но сегодня она отпустила меня, сказав, что очень устала. Я поцеловала ее в сухую, как пергамент, щеку и с такой скоростью выбежала из бабушкиной спальни, что моя юбка застряла в двери: поэтому я задержалась, вытаскивая конец юбки. Скрипучий голос Брэдшоу привлек мое внимание, и я прильнула ухом к двери.
— Леди Норли пишет в письме, которое вы дали мне прочитать, что о старом скандале все давно забыли.
— Со стороны так оно, наверное, и есть, но я до сих пор никак не могу опомниться. Моя дочь в постели с мужчиной! Разумеется, Уильям выделил ей лишь часть приданого, когда этот Друфф все-таки обвенчался с ней. Они поселились в каком-то маленьком домике и даже не смогли нанять гувернантку для своей дочери.
— Что было, то прошло, миледи!
— Валерия так похожа на свою мать, что я боюсь, как бы все не повторилось вновь. Вот почему я согласна с Уильямом, что ее ни в коем случае нельзя отпускать в Лондон. Пусть она остается здесь под нашим строгим присмотром. Но и здесь мне нет покоя, потому что она как кошка влюблена в этого учителя!
— Пейте отвар, миледи, и забудьте, хотя бы на время, все неприятности!
— Ах, Брэдшоу, как я рада, что ты меня понимаешь!
У меня затекла шея, но я ни за что на свете не оторвала бы ухо от двери: а вдруг узнаю что-нибудь еще о самом для меня важном?
— Не надо расстраиваться, миледи, — продолжала лить свой скрипучий елей Брэдшоу. — Мисс Валерия всего лишь невоспитанная девчонка. Если обходиться с ней пожестче, она приучится к дисциплине и порядку и уже не будет доставлять вам неприятности.
Если бы вы знали, как мне хотелось, услышав все это, открыть дверь и сказать им, что я о них думаю. Если моя сверстница, королева, выходит замуж по любви, то я не позволю обращаться с собой, как с сопливой девчонкой, которую можно даже выпороть!
Сняв туфли, я пошла босиком до лестницы.
Закрыв дверь своей комнаты, я дала наконец выход кипевшему во мне раздражению. Относиться ко мне как к вещи, которую можно поставить здесь или там или даже забросить на чердак, — нет, это уж слишком! Я должна доказать им, что я взрослый и свободный человек, который поступает так, как считает нужным.
Я вспомнила вдруг тот утренний, страстный поцелуй на кладбище. Ведь страсть — это спутница любви, — так, кажется, пишут в романах? Но что мне романы, когда моя мать впустила к себе в комнату мужчину! Это ли не доказательство страсти!
Здесь я остановилась, потому что не знала, что могут делать мужчина и женщина, лежа в одной постели. Наверное, они сначала целуются, но почему после этого бывают дети и почему мужчина, если он, конечно, не подлец и не коварный соблазнитель, обязан жениться, — этого я не понимала.
Мне почему-то казалось, что Александр О'Коннелл не может быть ни подлецом, ни соблазнителем. Значит, я тоже могла бы… Я не закончила свою мысль, потому что она мне показалась несерьезной. Однако эта мысль вернулась вновь, и я сказала себе: почему нет? Кого мне бояться? Бабушки, деда, сэра Генри? Что меня ждет, если я буду послушной? Брак, подобный тому, который соединил тетю Сару с сэром Генри? Не знаю, была ли она счастлива в этом браке, но я бы ни за что не вышла замуж за сэра Генри. Но ведь дед, быть может, найдет для меня человека в тысячу раз неприятнее и скучнее, чем сэр Генри!
Мне вдруг почему-то стало весело. Я села перед зеркалом, распустила волосы и стала их расчесывать. Обычно Брэдшоу подстригала их в начале года, но сейчас они спускались ниже плеч. Мне казалось, что с распущенными по плечам волосами я очень красива.
Я расчесывала волосы и думала: «Когда в доме все стихнет, когда не будут спать одни только мыши, я…»
Я осторожно постучала в дверь комнаты, и она почти тотчас же открылась.
— Мисс Валерия! Что-то случилось с Эдвардом? — удивленно и озабоченно спросил Александр О'Коннелл и, выглянув, посмотрел, есть ли еще кто-нибудь в коридоре. Потом пропустил меня в комнату и закрыл дверь.
— Ничего не случилось, просто мне надо поговорить с вами, — ответила я, чувствуя на себе его пристальный взгляд.
На столе горела свеча и лежал лист бумаги, на котором было написано несколько строк, — очевидно, он писал кому-то письмо. Здесь же стояли фляжка и серебряный стаканчик. Только теперь я сообразила, что кисловато-горький запах, который я сразу же почувствовала, войдя в комнату, — это запах виски. Александр О'Коннелл был в белой с открытым воротом рубашке, черных брюках и домашних туфлях.
