Анжелика обещала приятельнице рассказать обо всем, что она увидит, расцеловала ее и ушла, оставив в ночном тумане одинокую старушку в старомодной накидке с розовыми бантиками, набеленное лицо которой светилось от наивной радости — ведь сегодня ей довелось побывать так близко от королевского двора.
«В сиянии светила», — повторяла про себя Анжелика, пробираясь сквозь густую толпу.
Церемония должна была состояться в глубине построек, напротив центрального корпуса дворца, в третьем маленьком дворике, который назывался Олений двор. Несмотря на хаос, тех, кто был допущен к королевской церемонии раздела добычи, проверяли самым тщательным образом. Швейцарский гвардеец алебардой преградил дорогу Анжелике, а подоспевший церемониймейстер почтительно осведомился о ее имени. Как только она назвала свой титул, он приказал пропустить госпожу маркизу и проводил ее сквозь вереницу залов и лестниц к одному из балконов второго этажа, выходившему на Олений двор.
Дворик был освещен множеством факелов. Фасад дворца, сложенный из розового кирпича, в причудливом танце света и тени казался охваченным пламенем. С многочисленными балкончиками, каменными арабесками, затейливыми позолоченными водостоками и вазами, он напоминал резную пурпурную шкатулку, переливавшуюся драгоценными вкраплениями.
Все было видно, как при свете дня.
Звонким пением взорвались рога.
На центральный балкон вышел король, рядом с ним появилась королева. Их окружали принцы и принцессы крови и самые высокородные дворяне.
Откуда-то из мрака ночи, со стороны холма раздался лай приближающейся собачьей своры. Двое псарей, появившихся из-за темной ограды Оленьего двора, вошли на освещенное факелами место.
Они несли невероятных размеров отвратительный сочившийся кровью сверток из свежесодранной шкуры оленя с кишками и потрохами обоих убитых животных. Вслед за тем появились доезжачие[14] в красных ливреях со сворой голодных собак, которой они управляли с помощью длинных кнутов.
Им навстречу по пандусу спустился Филипп дю Плесси-Бельер, державший в руках шест с копытом лани. У маркиза было время, чтобы сменить свой охотничий костюм на алый мундир, полы которого украшали сорок позолоченных горизонтальных петлиц, а карманы — отделка из двадцати вертикальных петлиц. Его сапоги были из желтой кожи с алыми каблуками и такими же алыми шпорами.
— У главного ловчего ноги такие же стройные, как у короля, — заметил кто-то рядом с Анжеликой.
— Зато походка лишена грации Его Величества. Филипп дю Плес-си всегда марширует.
— Не будем забывать, что он и есть маршал.
Маркиз дю Плесси внимательно следил за королем, стоявшим на балконе. Когда государь подал знак своим шестом, Филипп передал шест следовавшему за ним пажу, а сам подошел к слугам и полными пригоршнями зачерпнул кровавую липкую массу. Его роскошная шелковая одежда, отделанная кружевами и позументами, сразу забрызгалась кровью. Но красавец дворянин с бесстрастным выражением лица отнес оленьи потроха на середину двора и положил их там перед собаками, тявканье и лай которых стали еще громче, то и дело срываясь на хриплый вой. Доезжачие удерживали собак кнутами, беспрестанно командуя:
— Назад! Назад!
Наконец король подал знак и свора была спущена. Псы с жадностью набросились на еду, щелкая грозными челюстями и сверкая острыми зубами. Было видно, что собаки, которых кормили только свежим мясом, в тот миг превратились в настоящих хищников. Тому, кто управлял ими, требовались качества настоящего укротителя диких зверей. Филипп подошел совсем близко к ревущей стае. В руках у него не было ничего, кроме тонкого хлыста. Время от времени, как бы между прочим, он небрежно хлестал им гончих, готовых затеять ссору и перегрызть друг другу глотки. И укрощенные собаки мгновенно отступали, не переставая, правда, глухо рычать. Смелость и хладнокровие главного распорядителя волчьей охоты, стоявшего в роскошных окровавленных одеждах посреди двора, его пренебрежительно вздернутый подбородок, белокурые волосы, кружева, кольца — все это добавляло дикому и жестокому спектаклю странное, но магнетическое обаяние.
Анжелика, испытывая одновременно отвращение и страстный восторг, не могла отвести глаз. Окружающие столь же завороженно следили за жестоким зрелищем.
— Черт возьми! — проворчал кто-то гортанным голосом. — Посмотришь на него, так кажется, что он способен только грызть конфеты да расточать комплименты. Но в жизни я не встречал охотника, осмеливавшегося так близко подойти к собакам, которые делят добычу. Ведь не боится, что они нападут на него.
— Вы абсолютно правы, месье, — согласился маркиз де Рокелор, стоявший на том же балконе. — Когда вы ближе познакомитесь с жизнью королевского двора, то не раз услышите, что наш главный распорядитель волчьей охоты — один из самых странных персонажей во всей разношерстой компании.
— Охотно верю вам, месье, — ответил Бернар д'Андижос.
Тулузец, любезно поклонившись собеседнику, оказался лицом к лицу с Анжеликой. В живом свете факелов они узнали друг друга.
На ее губах промелькнула печальная улыбка.
— Tu quoque Brutus[15], — прошептала она.
— Значит, это и в самом деле вы, мадам, — срывающимся голосом пробормотал Андижос. — Там, в лесу, я не поверил собственным глазам. Вы? Здесь, при дворе… ВЫ, мадам?
— Как и вы, месье Андижос.
Он хотел что-то сказать, быть может, возразить, но промолчал. Их взгляды вновь вернулись к Оленьему двору, куда уже доставили туши двух загнанных животных. Раздавался сухой хруст костей. В каком-то варварском танце доезжачие кружились вокруг своры, щелкали кнутами и кричали:
— Улюлю!.. Улюлю! Улюлю!
— Люди сражаются, — прошептал Андижос, — ранят друг друга, убивают… их словно пожирает огонь… мятеж делается привычкой… вы уже не в силах погасить пожар… но в какой-то миг вы вдруг понимаете, что больше не знаете, откуда взялась ваша ненависть, за что вы сражаетесь… И в этот миг появился король!
Шесть лет беспощадных боев и безнадежных сражений отравили горечью по-детски жизнерадостную душу южанина. Шесть лет разбойничьей жизни, существование, как у загнанной дичи, которую преследуют по пятам и гонят по сухим землям юга Франции, по землям, на которых пролитая кровь слишком быстро высыхает и становится черной.
Мятежников отбросили к песчаным дюнам Ланд, загнали в пески, к самому морю, и когда у них уже не осталось надежды, появился непобедимый молодой король и великодушно призвал их: «Дети мои!»
— Это великий король, — твердо сказал Андижос. — И ему не зазорно служить.
— Золотые слова, дорогой друг, — согласился подошедший к ним граф де Лозен.
Он положил одну руку на плечо Анжелики, а другую — на плечо Андижоса, просунул между ними свою веселую физиономию, с которой не сходило проказливое выражение.
— Узнаете меня? Я Антонэн Номпар де Комон де Пегилен де Лозен.
— Как не узнать? — буркнул Андижос. — Все наши первые глупости мы делали вместе. Мы много накуролесили. В последний раз, когда мы виделись…
— Да… К-хе! К-хе! — раскашлялся Пегилен. — Если мне не изменяет память, то мы, все трое, были в Лувре…
— И вы скрестили шпаги с Месье, братом короля…
— Который пытался убить присутствующую здесь даму.
— С помощью своего дорогого друга, шевалье де Лоррена.
— Меня подвиги привели в Бастилию, — сказал де Лозен.
— А меня поставили вне закона.
— Анжелика, ангел мой, а что случилось с вами после того памятного вечера?
Они оба вопросительно посмотрели на молодую женщину, но та молчала.
Маркиз д'Андижос понимающе вздохнул.
— Вот уж не думал, что мы снова встретимся, да еще при таких обстоятельствах.
— Не лучше ли встретиться вот так, чем не встретиться вовсе? — заметил неунывающий Пегилен. — Колесо судьбы продолжает вертеться. Месье стоит всего в нескольких шагах от нас, по-прежнему нежно сжимая руку своего фаворита, но зато и мы живы… сдается мне, даже неплохо устроились. Мир прошлому, как мудро заметил сегодня Его Величество. И осторожность, друзья мои! Давайте постараемся, чтобы наша компания не привлекла взгляд хозяина этого дома, который везде склонен видеть заговор и крамолу. Осторожность и еще раз осторожность! Я вас люблю, но вынужден вас покинуть…
Приложив палец к губам, как слуга из комедии, Пегилен стал пробираться от своих старых знакомых на другой конец балкона.
На брусчатке Оленьего двора остались лишь полностью обглоданные остовы оленей. Псарь насадил на вилы кишки убитых на охоте зверей и повел за собой собак:
— Ату! Ату, взять!
Он умело направлял их к псарне.
Рога пропели конец церемонии раздела добычи и сыграли отбой.
Балконы опустели.
