— О! — произнесла я беззвучно.
— Мне сказали, что вы поехали на прогулку, и я поехал по следу.
— Зачем вы это сделали?
— Чтобы поговорить с вами, разумеется.
— Мы разговаривали не далее как вчера вечером.
— Но нам еще очень многое надо сказать друг другу.
— Я так не думаю!
— Ну, хорошо, допустим, это мне нужно многое сказать вам.
— Допустим как-нибудь в другой раз!
Я вонзила пятки в бока Мэриголд, и она взяла с места; но он по-прежнему был рядом со мной. Я сразу увидела, что Мэриголд не обгонит его сильного жеребца.
— Моряк не может позволить себе долго ходить вокруг да около. Время — вот чего ему никогда не хватает.
Понимая, что мне не уехать от него, я придержала лошадь.
— Тогда скажите, пожалуйста, побыстрее то, что вы имеете сказать, чтобы я смогла продолжить свою прогулку.
— Мы можем с удобством болтать, продолжая нашу прогулку.
— Я не приглашала вас в провожатые!
— Какое это имеет значение? Я сам себя пригласил.
— И вы без колебаний навязываете свое общество, даже зная, что оно нежелательно?
— Я не знаю колебаний, если решаю, что хочу чего-то добиться!
— И чего же вы, скажите на милость, хотите сейчас?
— Вас.
Я усмехнулась:
— Странные у вас желания!
— Самые нормальные, уверяю вас!
— Я вас почти совсем не знаю. Мы встречались всего один раз.
— Дважды, — поправил он. — Разве вы забыли нашу встречу на Мысе? Ведь именно там все началось!
— Я понятия не имела, что что-то началось! Он схватил за повод Мэриголд. Его лицо вдруг помрачнело, стало жестоким.
— Вы не должны отрицать очевидное, мистрис, — сказал он. — Вы знаете, что именно началось!
— А вы, похоже, знаете обо мне больше, чем я сама, или, скорее, хотите, чтобы я в это поверила. Я не одна из ваших подружек, которые прибегают, едва вы поманите пальцем, и задыхаются от восторга, если вы свистнете им, как свистите своей собаке!
— Я всегда называл бы вас по имени, и вы могли бы всегда занимать в моем мнении гораздо более высокое место, чем то, которое я отвожу своим собакам.
— Когда вы отплываете? — спросила я.
— Через два месяца.
— Так нескоро?
— Так скоро, — ответил он. — За эти два месяца нужно переделать уйму дел. Я должен погрузить на судно съестные припасы, тщательно осмотреть его и отремонтировать, приготовить к долгому плаванию, подобрать команду и добиться руки леди… все одновременно.
— Желаю вам удачи. — Я повернула Мэриголд в сторону Усадьбы. — А теперь я должна попрощаться, так как мне с вами не по пути.
— Вы ошибаетесь. Ваш путь — мой путь.
— Я возвращаюсь в конюшни.
— Но вы только что выехали!
— Тем не менее, я возвращаюсь, — сказала я.
— Останьтесь и поговорите со мной!
— Я должна проститься.
— Вы боитесь меня!
Я взглянула на него с презрением.
— Если это не так, — сказал он резко, — почему вы не хотите остаться и поговорить со мной?
— Разумеется, я не боюсь вас, капитан Пенлайон. Но скажите наконец, ради Бога, то, что вы должны сказать, и я уеду!
— Вы мне понравились сразу, с первого же взгляда, и я не думаю, что вы не испытали ко мне ответного чувства.
— Чувства бывают разные!
— И многие из них вы ощутили, встретив меня!
— Я почувствовала, что вы нахал… наглец…
— Пожалуйста, не стесняйтесь в выражениях! — сказал он насмешливо.
— Словом, человек такого сорта, с каким у меня не было ни малейшего желания знакомиться.
— Но против которого вы не можете устоять!
— Капитан Пенлайон, — сказала я, — вы слишком высокого мнения о себе и о своем корабле.
— Ну, уж мой корабль, во всяком случае, прекраснейший из всех, что бороздят океан!
— Прошлой ночью я видела более прекрасный!
— Где?
— В бухте.
— Вы видели «Вздыбленный лев».
— Он был там, но был и тот, другой, в два раза крупнее и величественнее, и рядом с ним «Лев» казался карликом.
— Вы можете насмехаться надо мной, но прошу не трогать мой корабль!
— Я не насмехаюсь, а просто излагаю факты. Вчера ночью, выглянув из окна, я заметила на море самый красивый корабль из всех, когда-либо виденных мною.
— Самый красивый корабль, виденный вами, — это «Вздыбленный лев»!
— Нет, в самом деле, тот был более величественный и красивый. Такой большой, горделивый… как плавучий замок.
Он внимательно смотрел на меня.
— Вы видели, сколько у него мачт?
— Я думаю, четыре.
— А палубы? Они были высоко подняты?
— Да. Кажется, да. Он был такой высокий… Я не знала, что корабли могут быть такими высокими.
Похоже, он забыл про свой интерес ко мне. Ночной пришелец вытеснил у него из головы все другие мысли.
Он стал жадно расспрашивать меня. Я отвечала, как могла, но мое знание кораблей было скудным. Он не выразил протеста, когда я направила лошадь шагом в Труиндские конюшни, а просто поехал рядом со мной, выпаливая вопросы, досадуя на то, что я не могла описать во всех подробностях увиденный мною корабль.
Внезапно он взорвался:
— Не может этого быть! Но клянусь кровью Христовой, сдается мне, что вы описываете испанский галион!
Я не представляла себе раньше, насколько страстно религиозен был Эдуард. В Аббатстве матушка никогда не наставляла меня в рамках одной доктрины предпочтительно перед другими. Ее идеалом была веротерпимость, и я знала, что она не считала тот или иной способ отправления обрядов важнее, чем то, чтобы каждый жил по-христиански, насколько это возможно. Однажды она сказала мне:
— Религию людей мы познаем через их поступки по отношению к своим ближним. Какая добродетель в том, что человек славит Господа, если он жесток к Его созданиям?
Мало кто был согласен с ней. Покойная королева и ее министры жгли на кострах людей не потому, что те грабили или убивали, а потому, что верили не так, как предписывал Рим.
А теперь мы, повернулись по команде «Кру-гом!» и религиозные законы, существовавшие при Марии, упразднялись, а установленные ее предшественниками, — восстанавливались. Реформаторство опять верховенствовало, и, хотя возврат к Смитфилдским кострам казался невозможным, было опасно идти против господствующей церкви, которую установила и поддерживает королева.
Насколько тверда королева в свои взглядах, я не могла сказать с уверенностью. Вряд ли она могла забыть годы, полные опасностей, когда она чуть было не лишилась головы. Тогда ей приходилось кривить душой, хотя, возможно, она и в то время втайне склонялась к Реформации. И в самом деле, если бы не ее протестантство, она, скорее всего, не была бы сейчас на троне.
