— Нет, это абсолютно невозможно! Если вы не совершили недостойного поступка, отцы не могли так бесцеремонно выкинуть вас за дверь: ведь вы — дворяне! Может быть, отцы не знают…
Жослен, старший сын, гневно возразил:
— Нет, отцы все прекрасно знают, и я даже могу повторить вам слова эконома, которые он бросил нам вслед: он сказал, что дворяне платят хуже всех и если у них не хватает денег, нужно привыкать обходиться без латыни и других наук.
Старый барон распрямил впалую грудь.
— Я не могу поверить, что вы говорите правду: ведь у Церкви и дворянства одна цель, а сегодняшние школяры — будущий цвет королевства. И смиренные отцы знают это лучше, чем кто бы то ни было!
На этот раз, уперев взгляд в землю, ответил второй мальчик, Раймон, собиравшийся стать священником:
— Отцы учили нас, что Бог помогает избранным, и мы, наверное, недостойны…
— Избавь нас от этих глупостей, Раймон! — прервал его брат. — Уверяю тебя, сейчас для них не время. Если ты хочешь стать нищим монахом, так тому и быть! Но я — старший сын, и дедушка прав, Церковь должна уважать меня, меня и всех остальных дворян! И если теперь она предпочитает нам простолюдинов, сыновей буржуа и лавочников, — ее право. Она сама ведет себя к гибели и разрушению!
Оба барона вскрикнули одновременно:
— Жослен, не богохульствуй!
— Я не богохульствую, я говорю правду. В моем классе логики, где я самый младший и второй по успеваемости среди тридцати учеников, ровно двадцать пять сыновей буржуа и чиновников, которые платят звонкой монетой, и пять дворян, из которых только двое вносят деньги в срок…
Арман де Сансе попытался ухватиться за слабое утешение его задетой гордости.
— Значит, еще двоих дворян выгнали вместе с вами?
— Ничуть. Родители этих должников — важные люди, которых отцы боятся.
— Я запрещаю тебе так отзываться о наставниках, — сказал барон Арман, в то время как его старый отец пробурчал, словно обращаясь к самому себе:
— Какое счастье, что король умер и не видит всего этого!
— Да, это счастье, дедушка, вы правы, — с насмешкой произнес Жослен. — Правда, именно смелый монах убил Генриха IV.
— Жослен, замолчи, — неожиданно заявила Анжелика. — Ты не силен в речах, и когда говоришь, походишь на жабу. И кроме того, монах убил Генриха III, а не Генриха IV[22].
Подросток вздрогнул и с удивлением посмотрел на кудрявую девчонку, которая невозмутимо осмеливалась возражать ему.
— Ах, это ты, лягушка, болотная принцесса, Маркиза Ангелов! Надо сказать, что я совсем забыл тебя приветствовать, сестренка.
— Почему ты называешь меня лягушкой?
— Потому что ты назвала меня жабой. И к тому же раньше ты вечно пропадала в зарослях и болотных камышах. Или теперь ты стала такой же чопорной воображалой, как Ортанс?
— Надеюсь, что нет, — скромно ответила Анжелика.
Ее вмешательство ослабило напряжение.
Между тем братья закончили есть, и кормилица убрала со стола.
Обстановка оставалась гнетущей. В смятении каждый искал выход из новой ловушки, которую подстроила им судьба. В тишине закричал малыш. Мать, тетушки и даже Гонтран воспользовались поводом, чтобы «пойти посмотреть, что случилось». Но Анжелика осталась вместе с двумя баронами и старшими братьями, вернувшимися из города в столь жалком виде.
Она спрашивала себя, не потеряли ли они теперь свою честь. Анжелике очень хотелось задать вопрос, но у нее не хватало на это духу. Братья внушали ей что-то похожее на презрение и жалость.
Старый Лютцен, который отсутствовал во время появления мальчиков, принес новые канделябры в честь путешественников. Неловко обнимая старшего, он немного закапал его воском. Младший с пренебрежением уклонился от суровой ласки. Но старый солдат не обиделся и тут же радостно изрек:
— В самое время вы вернулись, мальчики! Зачем вам твердить латынь, когда вы едва способны писать на родном языке? Когда Фантина поведала мне, что молодые хозяева приехали домой навсегда, я сразу же сказал себе, что мессир Жослен теперь сможет наконец отправиться в море…
— Сержант Лютцен, я должен напомнить вам о дисциплине? — внезапно сухо произнес старый барон.
Гийом не стал настаивать и замолчал. Анжелику удивили прозвучавшие в голосе деда высокомерие и тревога. Тот повернулся к старшему внуку.
— Я надеюсь, Жослен, ты отказался от детской мечты стать моряком?
— А почему я должен от нее отказаться? Мне даже кажется, что теперь у меня нет другого выбора.
— Пока я жив, ты не станешь моряком. Что угодно, но только не это! — И старик стукнул тростью по выщербленным плиткам пола.
Жослена, казалось, ошеломило внезапное упорство деда, направленное против взлелеянной мечты подростка, ведь именно она позволила ему без огорчения встретить новость об унизительном исключении.
«Закончились отченаши и латинская зубрежка, — думал он. — Теперь я — мужчина и буду плавать на королевских судах».
Арман де Сансе попытался вмешаться:
— Полноте, отец, откуда такая непримиримость? Этот вариант ничуть не хуже остальных. Должен признаться, что в прошении, которое я недавно послал королю, я попросил помимо всего прочего помочь моему старшему сыну устроиться на каперское судно или военный корабль.
Но старый барон гневался. Никогда Анжелика не видела его таким сердитым, даже во время перепалки со сборщиком налогов.
— Мне претят те, кому родная земля жжет пятки. За морями нет золотых гор, а только голые дикари с татуированными руками. Старший сын дворянина должен служить в королевской армии. Это все.
— Я и не прошу большего, чем служить королю. Но я хочу служить ему на море, — возразил мальчик.
— Жослену шестнадцать лет. Самое время выбирать свой собственный путь, — неуверенно продолжил его отец.
Выражение боли промелькнуло на окруженном короткой белой бородой морщинистом лице. Старик поднял руку.
— Да, что есть, то есть. Кое-кто до него уже выбрал свой собственный путь. Неужели и вы хотите разочаровать меня, сын мой? — добавил он с глубокой грустью.
— Я далек от мысли навевать вам тягостные воспоминания, отец мой, — попытался защититься барон Арман. — Сам я никогда и не помышлял об отъезде, и не выразить словами, как сильна моя привязанность к земле Пуату. Но я помню, каким шатким и ненадежным было мое положение в армии. Даже дворянин не способен достичь каких-нибудь высот, если у него нет денег. Я ходил по уши в долгах и порой, чтобы удержать душу в теле, продавал все свое снаряжение — лошадь, палатку, оружие, и даже закладывал собственного слугу. Вспомните, сколько отличных земель вам пришлось продать, чтобы я не потерял место?
