Все время Арман де Сансе посвящал хозяйственным хлопотам. Он одевался едва ли лучше крестьян и, так же как они, насквозь пропах навозом и конюшней. Барон любил своих детей. Они были его радостью и гордостью. В них заключался смысл всей его жизни. Для Армана де Сансе на первом месте всегда стояли дети. После них шли мулы. Уже какое-то время он лелеял мечту о разведении этих вьючных животных, не таких нежных, как лошади, и более выносливых, чем ослы. Но бандиты увели у него лучшего жеребца-производителя и двух ослиц[20]. Это была катастрофа, и он даже подумывал продать оставшихся мулов и надел, который он сохранял только ради них.
На следующий день после визита сержанта барон Арман тщательно заточил гусиное перо и устроился перед бюро, решившись составить для короля прошение об освобождении от ежегодных налогов. В письме он собирался описать в какой нищете живет, несмотря на дворянский титул.
Сначала он просил извинить его за то, что может назвать лишь девять живых детей, но утверждал, что, без сомнения, их будет больше, потому что «он и его жена еще молоды и охочи к этому». В продолжении речь шла о его немощном отце, оставшемся без пенсии, которую он заслужил как полковник армии при Людовике XIII. Сам барон служил капитаном и мог бы получить повышение, но вынужден был оставить королевскую службу, потому что его жалованья офицера королевской артиллерии, 1700 ливров в год, «было не достаточно, чтобы удержаться на службе». Он упомянул также, что на его плечах лежит ответственность за двух старых тетушек, «способных лишь на смиренный труд, так как из-за отсутствия приданого для них не нашлось ни мужей, ни монастыря». На его содержании находилось четверо слуг, в том числе старый солдат без пенсии. Два старших мальчика учились в коллеже, что стоило 500 ливров в год только за обучение. Чтобы отправить дочь в монастырь, требовалось еще 300 ливров.
В заключение он писал, что долгие годы платит налоги своих издольщиков, чтобы удержать их на плаву, и теперь задолжал налоговой палате, которая требовала 875 ливров 19 су и 11 денье только за текущий год. Таким образом, его доход, едва ли достигающий 4000 ливров в год, должен кормить девятнадцать человек и поддерживать дворянское положение, когда, в добавление ко всем несчастьям, разбойники бесчинствуют на его землях, грабя и убивая, погружая оставшихся в живых издольщиков в еще большую нищету. Наконец, он взывал к королевской доброте и просил отсрочки выплаты налогов, аванса или пособия в размере тысячи ливров, умолял о «королевской милости» принять в качестве знаменщика в поход на Америку или Индию его старшего сына, «шевалье», обучавшегося логике у отцов-августинцев, которым он, к слову, тоже задолжал за целый год.
Барон добавлял, что со своей стороны готов принять любую должность, приличествующую его дворянскому происхождению, лишь бы только она позволила ему прокормить близких, потому что его земли, даже если пустить их на продажу, не смогут окупить всех затрат…
Посыпав песком длинное письмо, составление которого заняло несколько часов и далось ему с большим трудом, Арман де Сансе написал записку своему покровителю и кузену, маркизу дю Плесси-Бельер, в которой просил вручить прошение королю или королеве-матери, сопроводив его лестными рекомендациями.
Он закончил учтивой фразой:
«Мессир, я с радостью жду скорой встречи с вами, и если вы найдете возможность посетить нашу провинцию, к вашим услугам будут мои мулицы[21], среди которых есть превосходные экземпляры, а к столу — фрукты, каштаны, сыр и творог».
* * *
Через несколько месяцев бедному барону Арману де Сансе пришлось добавить к списку неприятностей еще одну.
Как-то вечером на дороге послышался стук лошадиных копыт, затем на старом подъемном мосту всполошились индюки. Во дворе залаяли собаки. Анжелика, стараниями тети Пюльшери сидевшая в комнате за вышиванием, тут же бросилась к окну.
Она увидела лошадь, с которой слезали два долговязых худых всадника, одетых в черное, а по тропинке вслед за маленьким крестьянским пареньком шел мул, склонившись под тяжестью тюков.
— Тетя! Ортанс! — закричала она. — Смотрите! Мне кажется, это наши братья, Жослен и Раймон.
Две маленькие девочки вместе со старой девой быстро спустились вниз. Они появились в гостиной, когда школяры приветствовали дедушку и тетю Жанну. Со всех сторон сбегались слуги. Тут же послали в поле за мессиром бароном, и в огород — за мадам.
Подростки с некоторым смущением наблюдали за всей этой суетой.
Одному уже исполнилось пятнадцать, другому — шестнадцать лет, но их часто принимали за близнецов из-за внешнего сходства и одинакового роста. У каждого был смуглый матовый цвет лица, серые глаза и черные жесткие волосы, которые спускались на мятый и испачканный белый воротничок школьной формы. Они отличались только выражением лица. В Жослене было больше решимости, в Раймоне — больше скрытности. Пока они односложно отвечали на вопросы дедушки, кормилица, вне себя от счастья, постелила на стол красивую скатерть и принесла горшки с пирогами, хлеба, масла и котелки с первыми каштанами. Глаза подростков засверкали. Не в силах больше ждать, они уселись за стол и начали есть так жадно и неаккуратно, что привели Анжелику в восторг.
Она заметила, что братья худые и бледные, а их саржевые костюмы протерлись на локтях и коленях. Разговаривая, они опускали глаза. Казалось, никто из них не узнавал ее. Раймон носил на поясе пустой рог. Она спросила у брата, для чего это.
— Для чернил, — важно ответил он.
— А я свой выбросил, — сказал Жослен.
Появились отец и мать с канделябрами в руках. Барон, несмотря на радость, выглядел немного обеспокоенным.
— Неужели это вы, мальчики мои? Вы ведь даже летом не приезжали. Что за странное время вы выбрали для каникул?
— Мы не приехали летом, — объяснил Раймон, — потому что у нас не было ни единого су, чтобы нанять лошадь или хотя бы сесть в карету, которая идет от Пуатье до Ньора.
— И если теперь мы здесь, то вовсе не потому, что стали богаче, — продолжил Жослен.
— …А потому что отцы-августинцы выгнали нас вон, — закончил Раймон.
Повисло напряженное молчание.
— Святой Дени! — воскликнул дедушка. — Мессиры, какую глупость вы совершили, что вам пришлось нести за нее такое тяжелое наказание?
— Никакой, но вот уже почти два года, как августинцы не получали за нас плату. Они заявили нам, что другие воспитанники, чьи родители щедрее, нуждались в наших местах…
Барон Арман принялся ходить взад и вперед, что выдавало его сильное волнение.
