Дона Мария-Ана не отправится сегодня на аутодафе. Она в трауре по случаю смерти брата своего Иосифа, императора Австрии,[21] в какие-нибудь несколько дней напала на него оспа и унесла его, а было ему всего тридцать три года, но не по этой причине останется королева в надежно охраняемых своих покоях, в великое расстройство пришли бы дела в государствах, если бы королевы впадали в слабость по столь незначительным поводам, они приучены переносить и подобные испытания, и горшие. Хотя пошел пятый месяц, королеву все еще донимают приступы тошноты, но и это не отвлекло бы ее дух от долга набожности, а чувства, зрение, слух и обоняние от торжественной церемонии, в которой все так возвышает душу, так угодно Богу, и размеренное движение процессии, и неспешное чтение приговора, унылые фигуры осужденных, жалобные стоны, запах горелого мяса, когда на уголья падают капли жира, коего после тюремного заключения осталось совсем немного. Дона Мария-Ана не будет присутствовать на аутодафе, ибо ей трижды пускали кровь, хотя она и беременная, и по сей причине королева почувствовала сильнейшую слабость вдобавок ко всем мучениям, не дающим ей покою уже много месяцев. Отложили ей до времени очередное кровопускание, как ранее отложили сообщение о смерти брата, ибо хотели врачи укрепить здоровье королевы, ведь срок беременности еще невелик. Но, сказать по правде, воздух во дворце нездоровый, что недавно подтвердилось, когда был у короля сильнейший запор, он даже пожелал исповедаться, что и было мигом исполнено, исповедь всегда душе на пользу, но, как видно, опасность была воображаемая, ибо все кончилось благополучно, когда поставили монарху клистир, просто несварение желудка. Дворец приуныл, к обычному унынию прибавился траур, который, по велению короля, распространяется на всю его семью, и он предписал траур всем титулованным и должностным лицам и сам его соблюдает, неделю не покидал своих покоев, полгода будет носить полный траур, три месяца длинный траурный плащ и три месяца короткий, дабы выказать великую скорбь, которую причинила ему смерть императора, его шурина.
Сегодня, однако же, день всеобщей радости, хотя, может, слово это здесь не к месту, ибо наслаждение приходит откуда-то из глубины, возможно, из самой души, стоит только посмотреть на этот город, дома опустели, все горожане высыпали на улицы и площади, спускаются с холмов, сходятся на площади Россио, чтобы поглядеть, как будут наказывать евреев и новых христиан, еретиков и колдунов, не говоря уже о случаях, труднее поддающихся определению, как-то содомия, молинизм,[22] похищение и совращение женщин и прочие мелочи, за которые положено расплачиваться костром или ссылкой. Сегодня выйдут на место лобное сто четыре человека, большинство приехало из Бразилии, этой утробы, плодящей алмазы и нечестивость, пятьдесят один мужчина да пятьдесят три женщины. Из них две будут переданы в мирские руки палача как неисправимые, согласно тексту приговора, иными словами, упорствующие в своей ереси, как убежденные вероотступницы, согласно приговору, иными словами, стоящие на своем вопреки всем свидетельствам, как бунтовщицы, согласно приговору, иными словами, не желающие отречься от своих заблуждений, каковые являются их правдою, но не к месту и не ко времени. И поскольку прошло уже почти два года с тех пор, как в последний раз сжигали в Лиссабоне людей, площадь Россио переполнена народом, нынче двойной праздник, и воскресенье, и аутодафе, так никогда и не выяснится, что больше по вкусу горожанам, то ли это зрелище, то ли бой быков, даже когда останется один только бой быков. В окнах, выходящих на площадь, виднеются женщины, разодетые и причесанные изящно, на германский лад, в подражание всемилостивейшей королеве, румяна на щеках и на груди, губки втянуты и поджаты, чтобы рот казался меньше и уже, дамы гримасничают, поглядывают на улицу, беспокоясь, на месте ли мушка, в углу рта поцелуйница, поверх прыщика укрывательница, под глазом сумасбродка, а признанный или вздыхающий поклонник разгуливает тем временем внизу с платком в руке и помавает плащом. И поскольку день выдался жаркий, присутствующие не прочь освежиться, кто знаменитым лимонадом, кто ковшом обычной воды, кто ломтем арбуза, не пренебрегать же этими благами из-за того только, что кто-то идет на смерть. А если потребует желудок чего-то поосновательнее, хватает зерен люпина и орешков пинии, пирожков с сыром и фиников. Король с инфантами обоего пола, своими братцами и сестрицами, пообедает в Инквизиции по окончании богоугодного дела и, поскольку он уже избавился от недомогания, окажет честь столу главного инквизитора, а стол этот будет ломиться от супниц с куриным бульоном, от блюд с куропатками, телячьей грудинкой, огромными пирогами и крохотными пирожками с бараниной, сдобренной сахаром и корицей, с кастильским косидо,[23] заправленным всем, чем положено, и вдобавок шафраном, от блюд с бланманже и, на десерт, с печеньями и фруктами. Но король столь воздержан, что вина не пьет, а поскольку добрый пример лучший урок, все им пользуются, примером, разумеется, а не вином.
Другой пример, полезный больше для души, коли тело уже вполне удоволено, будет подан сейчас на площади. Вот показалась процессия, впереди идут доминиканцы, несут хоругвь святого Доминика, за ними следуют длинной цепочкой инквизиторы, затем появляются приговоренные, сто четыре человека, как уже было сказано, у всех свечи в руках, с обеих сторон охранники, слышится только бормотанье молитвы, по головному убору сразу видно, кто приговорен к смерти, кто нет, хотя есть и еще одна верная примета, большое распятие повернуто тыльною стороною к женщинам, которые умрут на костре, а благой и страждущий лик обращен к тем, кому будет дарована жизнь, символический способ оповещения об уготованной каждому участи, если не приглядываться к одеяниям, каковые суть переложение приговора на зримый язык, желтые санбенито с красным крестом святого Андрея на тех, кто не заслужил смерти, санбенито с языками пламени, устремленными книзу, так называемыми опрокинутыми огнями, на тех, кто избежал казни, покаявшись, балахон пепельно-серого, похоронного цвета с изображением осужденного в окружении дьяволов и языков пламени означает в переводе на человеческий язык, что обе женщины в этом облачении вскоре будут гореть на костре. Проповедь произнес брат Жуан дос Мартирес,[24] отец-провинциал, возглавляющий аррабидское монашество, и, разумеется, никто не заслуживает сей чести больше, чем он, если мы вспомним, что к аррабидскому монашеству принадлежал брат, во увенчание добродетелей коего Бог наградил королеву беременностью, да будет от его слова польза делу спасения душ, как будет польза правящему дому и францисканскому ордену от ожидаемого потомства и обещанного монастыря.
