Алекс Джиллиан - Седьмой круг

Элизабет лежала в кровати, накрывшись простыней, и смотрела в потолок. Рядом на столике стоял поднос с нетронутым обедом, ставни были плотно закрыты, огонь в камне давно потух, но она не ощущала холода, давно привыкнув к подобным неудобствам и потеряв к ним всякую чувствительность. Когда дверь в покои резко распахнулась, впуская яркий дневной свет, Элизабет возмущенно пискнула, и раздраженно прикрыла руками лицо, спрятавшись в тени опущенных пологов балдахина.

— Леди Луиза, графиня Скроуп, миледи. — разрезал тишину звонкий густой голос Джейн Митчелл. Женщина пропустила вперед хрупкую женскую фигурку, а сама скрылась, прикрыв за собой дверь. Элизабет не сразу поняла, кто перед ней. Слишком много времени она провела в кромешной темноте и безмолвии. Она напряженно наблюдала, как худенькая женщина уверенно движется к кровати Элизабет, но она не остановилась, чтобы поздороваться, а прошла мимо — прямо к окну, закрытому ставнями. Распахнув их, гостья раздвинула тяжелые гардины, и приоткрыла окно, впуская свежий поток воздуха. Солнечный свет залил спальню, и ослепил Элизабет, не давая ей разглядеть наглую нарушительницу ее покоя. Прищурив слезящиеся глаза, девушка видела лишь смутные очертания фигуры приближающейся к ней маленькой женщины, которая остановилась у подножья кровати, и тщательно огляделась по сторонам.

— А ты не плохо устроилась, сестренка. — весело сказала гостья. Элизабет потеряла дар речи. Приподнявшись на подушках, она во все глаза уставилась на обладательницу до боли родного голоса. Красивое темно-синее платье под цвет глаз было сшито по последней моде, изысканная прическа, редкие драгоценные камни на шее и удивительная уверенная осанка и грация настоящей леди.

— Луиза! — опомнившись, воскликнула Элизабет. В несколько секунд она вскочила с постели и бросилась на шею подруги, не в силах поверить, что видит ее воочию. — Боже мой, моя дорогая, милая подруга. — причитала в избытке чувств леди Невилл, крепко обнимая графиню Скроуп. Луиза мягко рассмеялась, но на ее глазах блестели слезы радости. — Я все знаю, Лу. Знаю, как ты просила за меня у Чарльза Брендона. Ты мне так помогла.

— Да, брось, ты. Ты сама бы справилась не хуже. Дай-ка я посмотрю на тебя. — Луиза отстранилась и придирчиво оглядела Элизабет с головы до ног. — Красавица моя, что ты с собой сделала! Это никуда не годиться. Я знала, чувствовала, что мне нужно ехать и спасать тебя.

— Лу… — Элизабет отвернулась, пряча слезы, и горько вздыхая. Графиня Скроуп ласково обняла подругу.

— Я знаю, милая. Мне очень жаль. Я соболезную твоей потере. Я понимаю, как тебе тяжело сейчас. И больно. Это страшно, страшно и непостижимо, когда уходят близкие и любимые люди. Ты одинока и растерянна. И я здесь, чтобы помочь тебе справиться с болью. Если ты позволишь, я погощу в Раби некоторое время. Мне все равно нечем заняться. Мой муж уехал по государственным делам, а сезон открывается только через пару месяцев. И увидишь, мы поедем в Лондон вместе, и ты сразишь наповал каждого из мужчин.

Стоит ли говорить о том, что с этого дня настроение Элизабет Невилл и ее душевное спокойствие начали медленно, но уверенно восстанавливаться? Как бы не было нам больно и страшно сейчас, какими бы чудовищными не были причины, бросившие нас в самое пекло отчаянья и безысходности, божественный механизм внутри нас, запрограммированный на самовосстановление, в один прекрасный момент щелкает и запускается вновь, чтобы вернуть утраченное, изменить или начать сначала. Жизнь не стоит на месте…

Уайт-холл. Лондон. Июнь 1537 г.

В огромном зале королевской резиденции царил переполох. Ожидалось появление самого Генриха Тюдора. Он только что вернулся из Хемптон Корта, где ожидала появления наследника его жена — леди Джейн Сеймур, и судя по словам его приближенных находился с отличном расположения духа. Королева чувствовала себя прекрасно, и король был счастлив. Но уже спустя несколько часов герцог Саффолк развеял ожидания взволнованных подданных, сообщив, что Генрих Тюдор решил провести вечер в уединении в свои покоях. Радость веселящихся гостей поутихла. И только Элизабет Невилл не испытывала огорчения. Она еще ни разу за неделю, проведенную при дворе, не была удостоена чести лично лицезреть Его Величество, и, честно говоря, не горела желанием. Генрих Тюдор лишил ее отца и разлучил с семьей, и какими бы не были его причины, забыть об этом Лиз не могла и не хотела. Конечно, инстинкт самосохранения не позволил бы ей открыто выразить свою неприязнь, но и плясать вокруг него, расплываясь в улыбках, девушка не собиралась. Она до сих пор недоумевала, как Луизе удалось уговорить ее прибыть ко двору в самый разгар сезона. В конечном счете, светская жизнь оказалась не такой утомительной и праздной, как ожидала Лиз. Многочисленные представители знати проявили к ней искренний интерес и теплоту, чем она была удивлена до глубины душа, опасаясь сплетен и перешептываний. Конечно, среди высокородных леди и джентльменов были распространены придворные интриги, лицемерие, лесть и распутство, но с этими низшими качествами человеческой породы, девушка была знакома и раньше. Научившись разбираться в людях, она умело уходила от общения с теми, кто не внушал доверия или был ей откровенно неприятен.

Вместе с подругами в Лондон прибыла графиня Уэстморленд с дочерьми, достигшими брачного возраста, и юная дочь герцога Саффолка — Элеонора Брендон, помолвленная с кузеном Лиз — Генри Клиффордом. Это удивительно, но Элеонора и Луиза давно и крепко дружили, не смотря на то, что мисс Брендон догадывалась об близких отношениях графини Скроуп и своего отца. Элизабет иногда ставило в тупик то, как легко закрывали глаза высокоморальные светские матроны на внебрачные связи, принятые при дворе, как данность, но не прощающие и малейшего проступка дебютанткам. Благородные графы, виконты и бароны носили свои рога с почти королевским достоинством, и сами не оставались в долгу. Элизабет была наслышана, что по ночам бесконечные коридоры замка и многочисленные тайные уголки превращаются в настоящий дом свиданий для любовников. Это не столько возмущало и оскорбляло ее нежные чувства, сколько огорчало и вызвало легкое презрение к подобным проявлениям человеческого лицемерия. Все моральные устои, правила этикета были общепризнанными только до тех пор, пока не появлялась причина и желание, а главное — возможность их нарушить.

— Лиз, смотри, это же Генри Клиффорд! — наклонившись к уху подруги, прошептала Луиза, энергично обмахиваясь веером.

— Где? — спросила Элизабет, разглядывая пеструю разряженную толпу. Девушки стояли у стены, в сопровождении бдительного ока Джейн Митчелл.