Густав Карлович поморщился. Привычным усилием воли отогнал неуместные эмоции. Строго и холодно посмотрел на Дарью Поликарповну:
– Все это весьма любопытно. Но перейдем к главному. Хотелось бы знать, что вами сделано в этом направлении.
Даша, слегка было расслабившаяся, вновь испуганно напряглась. Главное! Главное было практически невыполнимо, и они оба прекрасно об этом знали. Но, в отличие от Даши, Кусмауль не сомневался в том, что любое невыполнимое дело при очень большом желании вполне можно выполнить.
– В сейфе он эти бумаги не держит, – быстро доложила она. – У меня уж от всех сейфов цифирки есть. И к каждому хоть кто-то, да допущен. А тут… тут такое тайное место должно быть…
– Или наоборот, – обронил Густав Карлович, – Слишком явное.
И пояснил, с досадой обождав, когда девица перестанет недоуменно хлопать ресницами:
– Существует психологический закон: если хочешь что-то хорошенько спрятать, положи эту вещь на самое видное место. В свое время эту особенность человеческого сознания неплохо описал североамериканский сочинитель Эдгар По…
От такого обилия ученых слов Даша вконец растерялась.
– Вы искали на самых видных местах? – с легкой тенью раздражения поинтересовался Кусмауль.
Даша подвигала вверх-вниз белесыми бровками, усиленно размышляя – и встрепенулась. Густав Карлович удивленно подумал: поняла?..
– А и впрямь! Есть такое местечко подходящее… Улучить бы время… Но я улучу, расстараюсь непременно! Вот вам крест святой, – она быстро перекрестилась, сложив пальчики гузкой, голос упал до значительного шепота:
– Если эти бумаги там, доставлю все до единой!
И умолкла, прикусив губу. Ей очень хотелось уточнить, не изменилась ли назначенная за бумаги цена – может, дай Господь, выросла?.. – но очень уж боязно было задавать такой вопрос удаву.
Глава 25
В которой Софи и горничная Лиза неожиданно хорошо понимают друг друга, а Ирен привозит бабочек в коробке из-под шляпы
Лизавета деловито пересчитала деньги, спрятала их в карман и застегнула его на булавку.
– На конке ехать, а после через рынок идти, – объяснила она внимательно наблюдавшей за ней Софи. – Ворье кругом, спасу нет. На ходу подметки рвут… Так вы спрашивайте теперь, чего хотели. Я все, что могу, скажу…
– Ты ведь и у Туманова деньги брала? – спросила Софи.
– Конечно, – не смущаясь, ответила Лиза. – За услуги, не просто так. Я девушка порядочная, собой не торгую, как некоторые. А услужить кому, да хоть и многим – это не зазорно. Жить-то ведь всем надобно…
– А тех, которые собой торгуют, презираешь?
– Отчего ж? – Лиза пожала плечами. – Ежели свою цену берут, даже и уважать могу. Только ведь редко кто ее знает-то…
– Что знает? – не поняла Софи.
– Цену себе, – пояснила Лиза. – Так вы по делу спрашивать-то будете? За что деньги платили? Про жизнь я бы с вами и бесплатно поговорила…
Софи нахмурилась и собралась. Лизавета явно подтрунивала над ней, и нравиться это не могло.
– Твоя госпожа состояла в любовницах у господина Туманова?
– Нынешняя – да, а прежняя стара была больно.
– У кого ты раньше служила?
– У баронессы Шталь.
– Отчего перешла?
– У графини возможностей больше. Да и служба поинтересней. Больше людей встречаешь.
– Ты любишь наблюдать людей?
– Я люблю их использовать. В своих интересах. Как все.
– Как все?
– Да, как все. Только не каждый об этом вслух скажет.
– Ты говоришь не своими словами.
– Может быть. Но ведь никто свой язык не придумывает. Все, на свет народившись, уже готовым пользуются.
– Графиня, когда встречалась с Тумановым, тебе доверяла?
– А как же иначе? Надо ж было все устроить… Кому, как не мне…
– Вы говорили о нем?
– Она говорила. Я слушала. Так правильнее.
– И что она говорила? Ты помнишь?
– Когда говорила? – уточнила Лиза. – Когда у них еще любовь-морковь была или уж после, когда он ее бросил?
Софи вздрогнула. «Любовь-морковь» – это было выражение Туманова. Интересно, насколько искренна с ней умная и циничная Лиза?
– Меня интересует то время, когда они были вместе.
– Тогда хозяйка говорила, что он дикий зверь и все его привычки звериные. Находила это крайне пикантным. Это про то, что вам надо?
– То самое, – подтвердила Софи. – Что еще?
– Ей нравилось, когда он на ней одежду рвал, – прилежно и абсолютно не смущаясь вспоминала Лиза. – Иногда потом можно было для себя починить, а иногда приходилось сразу тряпичнику отдавать… Кружева, впрочем, я всегда спарывала, чего добру пропадать… Чулки шелковые, черные и красные любил. Дюжинами в Апражке покупала… Картинки вместе смотрели, стихи читали, смеялись много, а после уже…
– Что за картинки? – не поняла Софи. – Стихи?
– Ежели с полчаса здесь, в чайной подождете и еще два рубля не пожалеете, могу сейчас принесть. Оттудова вам сразу все ясно про них станет. Там не только картинки, там и надписи есть, только я читать не умею… Но это и так понятно…
– Неси! – велела Софи, не слишком представляя себе, с чем ей предстоит иметь дело.
Спустя минут сорок Лиза, с каким-то сложным выражением на кошачьем личике («Ей к лицу были бы маленькие аккуратные усики» – отчего-то подумалось Софи) достала из авоськи большой и роскошный альбом в зеленом сафьяновом переплете. Усмехнувшись, положила его на стол перед Софи и, ничего не сказав, стала глядеть в сторону. Софи пожала плечами и распахнула альбом.
Несколько мгновений она смотрела и не понимала, что именно видит на прекрасных, хорошо исполненных гравюрах. Потом поняла и задохнулась от кровяной волны, буквально хлестнувшей изнутри по щекам, глазам и переносице. Платье на груди и подмышками мгновенно стало мокрым.
Софи, в силу особенностей биографии, воспитания и темперамента, никогда не обладала целомудрием и наивностью Элен. Но такого она не могла себе даже и вообразить.
Первым, инстинктивным побуждением Софи было желание немедленно захлопнуть гнусный альбом и убежать из чайной, не оглядываясь. Элен, скорее всего, так бы и поступила (Впрочем, Элен Головнина никогда и не оказалась бы в таком положении – вынуждена была признать Софи). Но Софи Домогатская, как справедливо заметила шляпница Дашка, была скроена по другой мерке. С трудом оторвав взгляд от непристойных картинок, на которой мужчины и женщины, а также их отдельно взятые интимные органы с крылышками, ножками, ручками и т. д. выделывали самые невероятные штуки, Софи принялась читать сопровождающие иллюстрации надписи. Надписей было в избытке. Среди них попадались вполне нейтральные, которые, к примеру, сообщали, что совершенно невозможный орнамент, окаймляющий непристойную сценку на кухне, представляет собой элемент декора кресла Екатерины П, исполненного в 18 веке, а гравюра со сценкой поклонения фаллосу создана неким Эллюэлем, с картины художника Бореля. Целая серия парных и групповых слияний обозначалась как иллюстрации к книге «Женская академия». Кроме того, как и говорила Лиза, в альбоме действительно имелись аккуратно переписанные стихи и даже, судя по наименованиям, «оды, эпистолы, поэмы и сонеты». Бегло прочитав пару страниц, автором которых был И. С. Барков, Софи явственно ощутила, как чай с плюшкой, выпитый недавно, запросился наружу.
