— Это один из самых дешевых домов в Кэмбервелле, — сказал агент, — и наиболее удобный для небольшой семьи.
— Тогда его можно было бы вообще не сдавать, — отметил Джарред, разглядывая сад.
— Я бы и не стал этого делать, если бы не необходимость в получении более основательного жилища, — ответил агент. — И, я надеюсь, вы сможете мне дать какие-нибудь рекомендации.
— Я прожил двадцать лет в этом доме, который сейчас занимаю, — сказал гордо Джарред, — и могу отослать вас к владельцу этого дома.
— Этого более чем достаточно.
Джарред вернулся на Войси-стрит затемно, вполне удовлетворенный собой. То грушевое дерево очаровало его. У него возникали мысли о том, как по субботам он будет сидеть в тени того дерева, куря свою трубку, слушая колокольный звон, зовущий религиозных жителей на утреннюю службу. Ему очень понравился коттедж Мальвины, этот домик находился в очень живописном уголке — между церковью и каналом. Он чувствовал, что мог бы начать по-новому свою жизнь там и что его возможности художника значительно лучше проявились бы в этом месте.
Он передал миссис Гарнер в красках описание коттеджа, разжигая настрадавшуюся душу старушки тем, что она могла бы начать жить как леди.
— Ты могла бы содержать целый отряд слуг, моя дорогая, — сказал он, — не тех девочек, которые приходят по найму и всегда бегут домой по первому зову матери. На те деньги, которые нам обещал Лейбэн, и на то, что я смогу заработать сам, мы могли бы неплохо прожить.
— Так и будет, Джарред, если ты будешь держаться подальше от кабаков.
— Я так и сделаю, мама. У меня будет дома, как у джентльмена, лишь небольшой стаканчик голландской. Я совсем не испытываю желания встречаться со своими старыми друзьями.
Таково было отречение Джарреда от пороков, ранее свойственных ему. Он уже достаточно вкусил пыли и грязи жизни и не хотел больше сталкиваться с этим. В глубине его сердца горело желание быть достойным своей прекрасной дочери, ведь он так мало соответствовал настоящей жизни миссис Лейбэн.
«Я знаю, она любит меня, — говорил он себе, — она была верна мне всегда. Но если бы она встретила меня на улице с одним из моих старых дружков, то отвернулась бы от меня. Я должен хоть немного подняться, так, чтобы Лу, показывая на меня, могла бы сказать без тени смущения — это мой отец».
Это был последний день миссис Гарнер на Войси-стрит. Мебель была подготовлена для перевозки: стекло и посуда были упакованы в коробки с железным дном, подготовлены картины Джарреда, которые так долго ждали своего покупателя и были сейчас завернуты в старые платья и связаны веревкой, — целая батарея чемоданов стояла в проходах.
День был изнурительным для миссис Гарнер. Она с самого утра была занята упаковкой вещей, в то время как Джарред находился в Коттедже Мальвины, помогая плотнику приколачивать полки и руководя действиями садовника, который пытался привести в порядок садик, орудуя громадными ножницами.
Энергично справившись со своими делами, такими как сворачивание перин и укладывание вещей, сопровождавшиеся непрестанными наклонами, миссис Гарнер позволила себе расслабиться в кресле. На вопрос о том, почему она заплакала, оставляя жилище, которое ранее так страстно желала покинуть, предстоит ответить психологам. Она плакала, упиваясь жалостью к себе, вспоминая годы, прожитые в этом доме, ведь кроме печали и отчаяния, она испытывала здесь и радость. Она жила тут двадцать лет, не зная покоя, всегда преследуемая образом сборщика налогов или раздраженного домовладельца. Теперь она плакала, вспоминая о своем прошлом и думая о старой гостиной так, как живой человек думает о дорогом ему умершем человеке, забывая все плохое и помня лишь самое лучшее.
«Я не думаю, что где-либо может существовать более уютная комната в зимний вечер или лучшая каминная решетка, — говорила она себе. — Я надеюсь, что дымоход в Коттедже Мальвины не очень коптит и что там есть неплохая печь, чтобы стряпать пироги. Джарред мог бы сделать мне приятное, попросив сходить в Кэмбервелл и посмотреть дом до того, как все решить, но он всегда столь поспешен в своих действиях».
Миссис Гарнер налила себе в задумчивости чашку чая и достала из буфета остатки вчерашнего обеда, но она была слишком взволнована, чтобы думать о приятных сторонах жизни, и поэтому холодные бараньи ребрышки не слишком впечатлили ее. Она сидела, тихонько пила чай и то и дело покачивала головой и вздыхала, выплакав все слезы. Так она выпила три чашки и приняла решение:
«Пойду прогуляюсь по Вимпоул-стрит и взгляну на нее перед тем, как оставлю это место, — говорила она себе. — Мне никогда не надоедало ходить туда в течение всех этих лет. Я чувствую, что не смогу уехать отсюда навсегда до тех пор, пока не взгляну на нее и снова не услышу ее голос. Я ничего не добиваюсь от нее, не нужно мне богатства, я не хочу навязываться ей, но я чувствую, что мне необходимо увидеть ее».
Миссис Гарнер поднялась и умыла лицо, на котором остались следы слез. Она почистила платье, завила волосы и надела чистый воротничок и большую, внушающую благоговение брошь, представлявшую собой прямоносую Минерву в шлеме, которую миссис Гарнер упорно принимал за Британию. С тех пор, как она продала черное сатиновое платье и вообще свое дело, у миссис Гарнер не осталось хорошей одежды; она чистила и гладила каждый день свое обычное платье и считала себя вполне опрятно одетой леди. Пока она разглядывала свое лицо и шляпку в маленьком запыленном зеркальце, ей пришла в голову мысль, что в целом она совсем не лишена обаяния.
Было около шести часов и она знала, что Джарред сейчас занят Коттеджем Мальвины так, как ребенок может быть занят новой игрушкой, и вряд ли вернется до наступления темноты. Она приготовила ему ужин — пару свиных отбивных и почки — и почувствовала себя свободной, она закрыла дверь в гостиную, положила ключ под коврик — условное секретное место, — и вышла из дома.
Узкими улочками она добралась до Регент-стрит, а затем пересекла Кавендиш-сквер и Вигмор-стрит и затем подошла к Вимпоул-стрит. Она шла, глядя на номера домов, пока не дошла до двери доктора Олливента. Здесь она остановилась, постучала в дверь и позвонила в колокольчик.
«Я чувствую себя слабой и уверена, что упаду, если дверь сейчас не откроют», — сказала она себе.
И хотя с открыванием двери произошла некоторая заминка, миссис Гарнер ухитрилась-таки устоять на ногах и смогла сказать слуге, что она желала бы видеть миссис Олливент по особому делу.
— Я не думаю, что моя хозяйка сможет увидеть вас, — ответил он, — мой хозяин болен, а миссис Олливент в его комнате.