— Возможно, и так, — ответил Джарред несколько взволнованно. — Значит, он болен? Ты не слышала, в чем причина?
— Я думаю, что они имели в виду какую-то лихорадку.
— Бедная девушка! — сказала Лу, думая о молодой женщине, у которой она, Лу, увела первого возлюбленного. Было трудно осознавать, что ее соперница сейчас переживает трудные времена, а перед ней раскинулись яркие, чистые горизонты.
«Но у меня был свой час страха и скорби», — подумала Лу, вспоминая летние дни в Лидлкомбе, когда ее любимый лежал, погруженный в бессознательность, и никто не мог сказать, как близко он находится к гибели.
Горькими были те осенние дни в доме Доктора Олливента, медленно они текли, каждый час был связан с мучениями тела и души. Больной находился в той степени изнеможения, когда на него было совсем трудно смотреть, милосерднее было бы позволить ему уйти в царство смерти, милосерднее было бы выпустить измученную душу из этого бренного тела, у которого не было сил даже для страданий. И возможно в эти печальные дни самой страшной пыткой для Флоры было наблюдать за тем, как больного мучат постоянно меняющимися лекарствами, которые прописывали доктора. Он лежал весь в припарках и компрессах, все таблетки, казалось, не имеют никакого эффекта, кроме раздражения, вызываемого у доктора Олливента, он стонал и лишь просил оставить его одного.
Ни разу за это тревожное время миссис Олливент не попрекнула невестку ни одним словом. Но выражения своих глаз она не смогла скрыть, а в них можно было прочесть один и тот же вопрос: «Почему ты позволила произойти всему этому? Почему, если ты так сильно любила его, держалась от него в таком отдалении?»
Три недели Флора неотрывно сидела у кровати мужа, она сидела рядом с ним и сжимала в своих руках его горячую ладонь, она была неподвижна, как мрамор, и едва дышала. И все это время больной находился большей частью в неведении относительно ее присутствия, он не знал, чьи руки ухаживают за ним, поправляя подушку или кладя холодные повязки на лоб. Были, конечно, редкие вспышки сознания среди горячечного бреда, и тогда Гуттберт Олливент узнавал свою жену, звал ее по имени, но через некоторое время он все забывал. Он воспринимал ее присутствие как вполне естественную вещь, как будто забыв, что они разлучались.
И в течение всех этих трех недель Флоре казалось, что жизнь покидает его и затем в одну ночь, в ту незабываемую ночь, когда она молилась страстно в гардеробной, примыкающей к комнате, где лежал больной, где она должна была отдохнуть на софе, пока за доктором наблюдает миссис Олливент, в предутренний час, когда, как говорят, активен ангел смерти, наступило изменение к лучшему.
Гуттберт Олливент очнулся от летаргического сна и взглянул на свою мать чистым взглядом, теми глазами, которые она давно уже не видела. Он попросил пить — вина или чего-нибудь еще. Сиделка принесла ему бокал шампанского и содовой — единственное питание, которое он принимал последние несколько дней и то очень неохотно. Сегодня же он с большой охотой выпил все.
— Хорошо, — сказал он и затем, осмотревшись, спросил. — Где Флора?
— Я отправила ее вниз отдыхать, дорогой. Она так долго сидела у твоей кровати и была так терпелива.
Что-то говорило матери, что ничто, кроме хвалы его жены, не будет наиболее сердечно воспринято им.
— Да, бедная моя, бедная моя! Я был так долго болен, так долго. Медицина Вэйна совсем не помогла мне. Хлорат, гидрохлорат. Мне значительно лучше сегодня, — сказал он, прощупывая свой пульс, — слабый, очень слабый, но не частый.
Он приподнялся на подушке при помощи матери и вновь заснул. Флора стояла на пороге и наблюдала.
Что означала эта перемена? Обе женщины задавали один и тот же вопрос. Была ли это только прелюдия конца, последняя вспышка жизни? Они могли только гадать, ждать и молиться. Но это был не конец. С этого часа состояние доктора Олливента улучшилось. Очень медленным и утомительным был для больного процесс выздоровления, это возвращение к жизни, когда малейшее усилие вызывало мучения. Но, несмотря ни на что, Гуттберт Олливент был счастлив, первый раз в жизни. Он был уверен, что жена любит его.
Как только он смог ходить, Флора отправилась с ним в Вентнор. Терпеливая мать доктора вновь отошла на второй план теперь, когда ее сын вновь обрел свою любовь.
Они заняли виллу на берегу моря, недалеко от города. Это был одинокий дом, из которого они могли наблюдать за зелеными холмами и голубой водой и воображать себя находящимися — на одиноком острове, таком же прекрасном и романтическом, как земля Просперо и Миранды. Здесь, по мере того, как возвращались силы и здоровье становилось все крепче, доктор Олливент и его жена были очень счастливы. Здесь им было лучше, чем в медовый месяц.
Она рассказала ему все о встрече с Уолтером Лейбэном Макроссе как только доктор поправился настолько, что мог разговаривать на подобные темы. Она поведала ему о томлении своего сердца в их разлуке, о том, как у нее прошла обида и она больше не сердилась на него, о том, что была лишь горечь за то, что тот, кого она считала таким благородным, должен был снизойти до лжи.
— А затем небеса оказались милосердными ко мне и я узнала, что ты не виновен в смерти Уолтера. Бог простил тебе тот поступок, но он не простил твоей слабости, а мне моей неблагодарности.
— Моя любовь, это не была неблагодарность, — ответил он, — это было естественное движение честного и искреннего сердца, не способного принять несправедливость.
Флора рассказала ему также о разговоре с миссис Гарнер, смущенно признавшись в неблаговидности своего предка.
— Тебя не шокируют такие сведения о твоей жене, Гуттберт, теперь, когда ты знаешь, что она внучка преступника?
— Моя любовь, во-первых, я бы не стал доверять этой миссис Гарнер без проверки ее слов, а во-вторых, я бы любил тебя не менее сильно, чем сейчас, даже если бы твой дедушка был самым опасным человеком на земле.
— Дорогая, — сказал доктор однажды, когда они разговаривали о своем счастье, — провидение было добро к грешникам, которые полагали, что мир проигрывает из-за любви.
Монт-Блэнк или Джангфро — имеются в виду Монблан и Юнгфрау — высочайшие вершины Альп (прим. верстальщика).
Пренебрежительно-насмешливое прозвище уроженца Лондона из средних и низших слоев.
«Эпипсайкидион» — имеется в виду любовная поэма П. Б. Шелли «Эпипсихидион» (1821). (прим. верстальщика).
