Фару без труда заставил себя промолчать; труднее дался ему жест, поднявший его тяжёлую руку и положивший её на плечо сына.
– Мы можем пройтись немного вниз, им навстречу, – сказал он.
«Нет… Нет… – внутренне запротестовал Жан Фару, восставший против этой мускулистой ноши. – Нет… Нет…»
Однако он вынес тяжесть этой руки со смешанным болезненным чувством: покрытые волосками фаланги пальцев, лежавшие у его щеки, и исходивший от них запах смуглой кожи, табака, ароматного лосьона опять разбередили гордую мальчишечью душу, мучили его невыносимым желанием заплакать, поцеловать эту свисавшую руку…
Он не сделал этого, с горечью осознавая, что то, что позволительно ребёнку, так и должно остаться в детстве. Он зашагал в ногу с Фару, уступая дорогу всякий раз, когда тропинка становилась слишком узкой, чтобы идти по ней рядом.
«Невыносимый – это слишком сильно сказано. Я была взбудоражена этим чеком. Я всё преувеличивала в тот день. Он бедный, ничем не занятый мальчик, которым никто не занимается, как следовало бы… Он совсем не невыносимый. Он даже очень милый…»
– Жан, ты меня слышишь? – сказала Фанни вслух. – Ты очень мил.
Он быстро повернул голову в её сторону, слегка улыбнулся ей, сделав движение головой, словно отмахиваясь, и снова застыл в своей активно неподвижной позе.
– Жан, тебе не отвертеться от четырёх… нет, от трёх костюмов у Бреннана. Я говорю – трёх, потому что лучше три костюма и пальто, чем… Подними-ка мне ножницы, Жан Фару, будь милым мальчиком!
Он сорвался с сиденья, бросился к ножницам, подал их Фанни и лёгким прыжком опять взлетел на своё место.
– Ты согласен со мной, что лучше ещё и пальто? Не хочу тебе льстить, но знаешь, тогда Клара Селлерье наверняка о тебе скажет: «Он прекрасный наездник!» Как, я неплохо ей подражаю?.. Эй, Жан Фару! Что ты разглядываешь? Ну что ты там разглядываешь?
– Каштановую гусеницу, – сказал Жан.
Он лгал. Его невидящий жгуче-голубой взгляд был прикован к жёлтому лишайнику на стене. Весь обратившись в слух, он пытался различить если не слова, тут же уносимые ветром, то хотя бы интонации двух голосов с первой террасы, расположенной пятнадцатью футами ниже. Фанни, которая шила на своём обычном месте, на пороге холла, не могла слышать даже шелеста голосов. Жан прикидывал расстояние – два или три шага, – отделявшее его от кирпичного парапета, и толщину слоя скрипучего гравия. Он подсчитал также, что старый алтей, оседлавший парапет на краю верхней террасы, позволит ему, замаскировавшись в густой листве, незаметно свесить голову вниз, к нижней террасе. От напряжённого внимания и расчётов его смуглое, порозовевшее, усеянное на скулах веснушками лицо вытянулось; губы у него были крепко сжаты, глаза не мигали. Наконец, набрав в грудь воздуху, словно перед прыжком, он очень громко детским голоском закричал:
– Я согласен подержать вашу пряжу, мамуля, но это вам будет стоить ещё одного галстука!
Потом он кинулся к алтею, бесшумно просунул голову и плечи под листву, высунув вперёд только лоб и глаза.
Фанни замерла с иголкой на весу, озадаченно глядя на него. Широко открыв глаза, приоткрыв рот, она выражала своё удивление с простодушием, немало забавлявшим Фару.
Потом она встала, и Жан, услышав это, жестом отведённой назад руки велел ей не шуметь. Тогда она не спеша воткнула иголку в своё вышиванье и мелкими бесшумными шажками подошла к скрывавшемуся в листьях алтея пасынку.
Внизу стоял Фару и беседовал с Джейн. Предзакатное облако едкого и неестественно розового цвета рассеянно освещало его свободный белый костюм. Присев на манер амазонок на парапет и глядя на безводную долину, он вёл диалог короткими фразами. Откинув ладонью назад густые вьющиеся волосы, он устало выдохнул: «Уф». Фанни подумала, что он скорее всего сказал: «Какая чертовская жара!» или: «Я так никогда и не избавлюсь от этого четвёртого акта!» Он показался ей таким же, как обычно: усталым, красивым и вальяжным. Джейн в сиреневом платье держала в руке отпечатанные страницы. Она подошла к Фару, протянула ему один листок, который он со смехом оттолкнул, должно быть, протестуя: «Ах, нет, довольно!» Но Джейн настаивала, и Фару, встав, отстранил её движением плеча настолько фамильярно и настолько небрежно, что Фанни тут же узнала этот его жест – жест грузчика, который появлялся у Фару, когда он отказывался от галстука, расчёски, ласки, предлагаемых любящей супружеской рукой… К её большому удивлению, Джейн не выказала ни малейшего возмущения и, смеясь, прислонилась к стоящей у стены лестнице. Она смеялась непринуждённо, запрокинув шею, подняв вверх руки и тряся пальцами в воздухе; звук её голоса достиг верхней террасы, и в последовавшем за ним восклицании: «Ишь ты! Что за фигли-мигли!» Фанни уловила вовсе не свойственную Джейн интонацию:
«Да она подражает мне, честное слово…»
Она повернулась к мальчику, подглядывавшему вместе с нею. Чтобы оставаться неподвижным, он обеими руками сжимал край парапета, и весь вид его говорил об опыте, о том, что он умеет следить, молчать и понимать. Он не казался ни удивлённым, ни расстроенным и только смотрел на Фанни взглядом учителя, который учит умению молчать и достойному если не действию, то поведению…
Там, внизу, пришлась не по вкусу весёлость Джейн, которая уже перестала смеяться, и на лице её вновь появилось выражение самой что ни на есть искренней и неприкрытой злости… Она быстрым движением руки сорвала травинку и стала покусывать её, пока Фару говорил низким, неторопливым голосом, в котором явно слышались угроза, грубость и отборная брань. Потом она оборвала его, отрывисто выкрикнув несколько односложных слов, смяла травинку, которую покусывала, бросила её в лицо Фару и направилась с немного притворной медлительностью к лестнице.
– Быстро, быстро на место! – торопливым шёпотом, наклонившись к уху Фанни, приказал Жан Фару.
Жёсткие пальцы мальчика подтолкнули Фанни к её шезлонгу. Когда Фару первым показался на верхней ступени лестницы, Фанни сидела, держа в руках нить, тянущуюся от мотка толстой красной шерсти, который Жан Фару, сидя у её ног, в шутку запутывал, словно играющий котёнок.
– Трогательная семейная идиллия, – усмехнулся Фару.
Глаза его были светло-жёлтыми и жёсткими.
«Он не в духе», – подумала Фанни.
Она вздрогнула и не без труда преодолела привычную свою беспечность, смущённая оттого, что оставила только что в кроне алтея свои лицо и трепет шпионки. Жан Фару у её ног, сложив ладони в форме мотовила, запел тонким голосом. «Он перебарщивает», – подумала Фанни и, возмущённая, едва удержалась от того, чтобы не упрекнуть его: «Как ты смеешь?..» Но подросток устремил на неё свой бдительный взгляд: «Мы ещё не закончили», и она промолчала.
