Кто-то повесил на стену меч ее отца – вероятно, Жоффруа, – как напоминание о ее родословной и как символ отцовского благословения. Алиенора подавила вздох, вспомнив, как маленькой девочкой брала меч и бегала за отцом, делая вид, что она его оруженосец, а он хохотал, видя, как дочь старается не волочить оружие по пыли.
Огромную кровать, которую везли за ними в багажном обозе, застелили свежими льняными простынями, мягкими шерстяными одеялами и шелковым покрывалом, расшитым орлами. Балдахин из красной шерсти свисал глубокими складками, полный густых теней. У этой кровати длинная история, далеко уходящая в прошлое, к первым правителям этих земель, к самому Карлу Великому, который был королем Аквитании в те дни, когда Аквитанией правили короли. В течение всех этих веков она служила ложем для свадебных ночей, зачатий, рождений и смертей. Сегодня ей предстояло стать местом окончательного заключения союза между Францией и Аквитанией, первый шаг к которому был сделан три дня назад в соборе.
Алиенора знала, чего ожидать. Матроны в доме давно объяснили ей обязанности супруги, и сама она не была слепой или несведущей. Кроме того, не раз наблюдала, как спариваются животные, как обнимаются парочки по темным углам, когда ненастная погода не позволяла проводить свидания под открытым небом. Не раз она слышала чувственную поэзию дедушки, которая сама по себе была образованием. Уже больше года, как к ней регулярно приходили месячные: знак того, что ее тело готово к браку. Но одно дело – знание, и совсем другое – личный опыт, и потому ее терзали опасения. Знает ли Людовик, что делать? Ведь его воспитывали как монаха до смерти брата. Кто-нибудь ему объяснял?
Дверь открыла Петронилла и заглянула в комнату:
– Вот ты где! Тебя все ищут!
Алиенора обернулась, почувствовав недовольство:
– Я хотела хотя бы минутку побыть одна.
– Так мне сказать, что тебя здесь нет?
Девушка покачала головой:
– Так только больше будет неприятностей. – Она принужденно улыбнулась. – Я ведь тебе обещала, Петра, помнишь?
– Непохоже, что ты сама так думаешь. Жаль, что ты теперь должна спать с ним, а не со мной.
Алиеноре тоже было жаль.
– На это еще будет время. Ты всегда будешь рядом, всегда. – Она обняла сестру, надеясь принести утешение и ей, и себе.
Петронилла горячо ответила на объятия, и сестры только тогда разошлись, когда появились дамы из свадебной свиты, чтобы подготовить Алиенору к первой ночи, отругав ее за исчезновение. Невеста представила, как разгоняет всю эту компанию отцовским мечом, и напустила на себя гордый и величавый вид, чтобы скрыть страх. Потягивая из чаши пряное вино, она позволила снять с себя свадебный наряд и переодеть в сорочку мягкого белого полотна, после чего расчесать волосы до блеска золотистых волн, спускавшихся до талии.
Мужские голоса, восхваляющие Господа, возвестили о прибытии сильной половины. Алиенора расправила плечи и обратилась к двери лицом, как воин на поле брани.
Первым вошел архиепископ Жоффруа, торжественно вышагивая в сопровождении аббата Сугерия и двенадцати хористов, распевавших хвалебный гимн. Далее следовал Людовик со своей свитой – Тибо, графом Блуа, и Раулем де Вермандуа, за которыми следовали знатные вельможи Франции и Аквитании со свечами в руках. Настал час не для вульгарного веселья, а для достойной и торжественной церемонии, призванной засвидетельствовать, что будущий король Франции и юная герцогиня возлягут бок о бок на брачное ложе.
На Людовике была длинная белая ночная рубаха, похожая на сорочку Алиеноры. При свете свечей его глаза казались большими и темными, и в них читался испуг. Архиепископ велел молодым встать рядом и соединить руки, пока он бормотал над ними молитву, прося у Господа благословить этот брак плодовитостью и процветанием. Тем временем помощники Людовика установили у кровати небольшой переносной алтарь.
Ложе тоже благословили, щедро окропив святой водой, а затем короля отвели на левую половину кровати, Алиенору – на правую, чтобы обеспечить зачатие сына. Простыни были прохладными и хрустящими, когда она коснулась их ногами. Алиенора уставилась на вышитое покрывало, низко опустив голову, чтобы волосы закрыли ей лицо. Девушка сознавала, что среди свидетелей в комнате находится и Жоффруа де Ранкон, но не смотрела на него и понятия не имела, смотрел ли он на нее. Лишь бы скорее все закончилось. Лишь бы настало утро.
Наконец камердинеры выставили всех из комнаты, последней спальню покинула торжественная процессия священников с поющим хором. Упала щеколда, пение затихло вдали, и Алиенора осталась наедине с Людовиком.
Повернувшись к ней, он оперся на локоть, подложив ладонь под голову, и уставился на Алиенору с тревожной напряженностью. Она поправила подушки за спиной и осталась сидеть. Тогда он другой рукой разгладил простыню, обводя пальцем очертания одного из орлов. У него были длинные и тонкие пальцы, даже красивые. Мысль, что он сейчас ими прикоснется к ней, заставила Алиенору поежиться от страха… и первого проблеска желания.
– Я знаю, что нужно делать, – с трудом выдавила она. – Женщины объяснили мне мой долг.
Он протянул руку и коснулся ее волос:
– Мне тоже объяснили. – Его пальцы легко дотронулись до ее лица. – Но сейчас это уже не кажется долгом. Хотя я думал иначе. – Он нахмурил лоб. – Наверное, это неправильно.
Алиенора сжалась, когда Людовик наклонился над ней. Она надеялась, что они поговорят подольше, но, видимо, он настроился исполнить свое дело. Зря беспокоилась: учение у монахов не оставило его несведущим.
– Я не сделаю тебе больно, – сказал он. – Я не зверь, я принц Франции. – В его голосе прозвучала гордость. Он поцеловал ее в щеку и висок с нежностью, почти граничащей с благоговением. Его прикосновение говорило о желании, но не было грубым. – Церковь благословила нас, это святой долг.
Алиенора собралась с духом. Брак полагалось осуществить. Утром понадобится предъявить доказательство. И наверное, не так все страшно, иначе мужчины и женщины не стали бы часто этим заниматься и не писали бы песен и стихов об этом во всех живых плотских подробностях.
Он поцеловал ее в рот сомкнутыми губами и начал робко развязывать тесемки у ворота сорочки. Рука его дрожала, дыхание прерывалось. Алиенора поняла, что ему тоже не по себе, и это придало ей храбрости. Она ответила на его поцелуй и запустила пальцы в шевелюру мужа. У него была гладкая и мягкая кожа, дыхание отдавало вином и кардамоном. Между неловкими поцелуями и попытками отдышаться, они раздели друг друга. Людовик накрыл их простыней, так что получилась почти неосвещенная палатка под балдахином, потом лег сверху. У него было влажное от пота тело и такое же гладкое, как у нее. Светлые волосы казались шелком под ее пальцами. Она могла бы провести так всю ночь за поцелуями, прикосновениями и нежными объятиями, когда все еще предстоит познать. Но Людовику не терпелось пойти дальше, и спустя мгновение Алиенора приняла его.
