Саймон Кейсман теперь жил у нас. Отец говорил, что он чрезвычайно умный молодой человек и добьется успеха. Он проявил себя в деле моего отца и, казалось, старался втереться в нашу семью. Он был очень почтителен к отцу и за обедом обычно смиренно произносил: «Как вы думаете, сэр?..», — а потом продолжал обсуждать какой-нибудь пункт закона, совершенно непонятный всем остальным. Саймон высказывал свою точку зрения и, если отец не соглашался, немедленно извинялся, что вообще-то он ведь только ученик. Отец немного журил его и говорил, что если он не согласен, это еще не значит, что Саймон не прав. Каждый человек должен иметь свое мнение, и так далее и тому подобное; я видела, что Саймон очень нравится отцу. «Он самый умный из тех молодых людей, которые проходили у меня практику», — обычно говорил он.
Потом Саймон постарался стать полезным матушке.
Он очень быстро узнал названия цветов и как лучше за ними ухаживать. Матушка была в восторге от него, и часто я видела, как он несет ей корзину, а она ходит по саду, срезая цветы.
Часто я ловила на себе его задумчивый взгляд, и он даже пытался выяснить, что любила я, пытаясь обсуждать со мной греческих философов, так как у меня была репутация довольно образованного человека, в основном потому, что на занятиях я была намного способнее Кейт или Руперта, что совсем не значило, что я действительно достигла очень большой степени учености; еще он говорил со мной о лошадях, потому что я любила ездить верхом.
С Рупертом он мог свободно и со знанием дела говорить о фермерстве и животноводстве; к Кейт он всегда относился со смесью почтения и дерзости, которую она провоцировала и ожидала от большинства мужчин.
Фактически он затрачивал массу усилий, чтобы не вызвать неудовольствия и ужиться со всеми. В тот год длинные летние вечера проходили приятно. Мы собирали цветы, ездили верхом, и на Иванов день мы встали рано, чтобы увидеть восход солнца; мы устраивали пикники, косили сено, всегда делая из этого своего рода ритуал, собирали урожай, а когда урожай был собран, повесили снопы на стены кухни, чтобы они висели там до следующего года. Потом мы собирали фрукты, орехи и складывали их. Уже поздно вечером мы играли в игры у камина. Искали спрятанные сокровища вокруг дома, играли в шарады, в которых обычно выигрывала я, к большой досаде Кейт.
В то лето я увидела Мадонну, украшенную драгоценностями. Мы не имели права видеть ее, и я уверена, Бруно никогда не взял бы нас в часовню, если бы Кейт не сыграла в этом роль искусительницы.
Мы прошли через потайную дверь, Бруно уже поджидал нас. Я думаю, что он ждал этих встреч, как и мы. Наверное, поднялся бы ужасный шум, если бы стало известно, что мы ступаем на землю Аббатства, и там встречаемся с Бруно. И это делало наши встречи такими волнующими. Бруно очаровал нас обеих: мы не могли забыть таинственности его рождения. По этой причине он внушал мне благоговение, и Кейт тоже. Я знала, что она ни за что в этом не признается и, чтобы обмануть в этом себя, постоянно пытается впутать его во что-нибудь нехорошее. Однажды она сказала мне, что хорошо понимает, что чувствовал дьявол, когда пытался заставить Христа кинуться со скалы, чтобы доказать свою святость, потому что ей всегда хотелось заставить Бруно сделать что-нибудь подобное. «Во мне, наверное, сидит частица дьявола», — сказала она; и я уверяла ее, что в этом она совершенно права.
Мы лежали на траве, и Кейт, как она часто это делала, говорила о коронации королевы, о самой королеве, возлежащей в паланкине в золотых одеждах.
— На ней сверкали драгоценности, которых ты никогда не видел, — сказала она Бруно.
— Я видел, — ответил он. — Я видел драгоценности лучше, чем у нее.
— Лучших нет. Это были королевские драгоценности.
— А я видел святые драгоценности.
— Святые драгоценности! Таких нет. Драгоценности — это символ земного богатства. Как же они могут быть святыми?
— Если это драгоценности Мадонны, они святые, — сказал Бруно.
— У Мадонны нет драгоценностей.
— Есть. У нашей Мадонны есть. У нее драгоценности красивее, чем у короля.
— Я не верю тебе.
Бруно вырвал травинку и стал жевать ее, не заботясь о своей святости. Он молчал. А такое молчание приводило Кейт в ярость.
— Ну? — требовательно спросила она. — Ты ведь врешь, правда? Ты выдумываешь истории про твою глупую старую Мадонну.
Говоря это, Кейт посмотрела через плечо, так как была очень суеверна и думала, не зашла ли она слишком далеко, называя Мадонну старой и глупой.
Бруно ответил:
— Я не выдумываю. Я бы хотел бы показать ее вам. Ты ведь ничему не веришь, пока не увидишь.
— Тогда покажи нам! — воскликнула Кейт.
— Как я покажу? Это священная часовня.
— Все возможно, — насмешливо сказала Кейт.
— Мадонна в драгоценностях находится в священной часовне, и только монахи, отрекающиеся от мирской жизни, могут входить в нее.
— Тогда как же ты видел ее?
— Меня водили туда. Я благословил ее, и она благословила меня.
— О, — сказала Кейт, — конечно, ты ведь Святое Дитя.
— У брата Валериана есть ключ, он висит у него на цепи, которой он подпоясывается.
— Ты можешь украсть его, когда тот спит. Он часто спит, когда ты делаешь уроки. Ты говорил нам.
— Я не могу сделать этого.
— Ты хочешь сказать, что не смеешь. Ты называешь себя Святое Дитя, а боишься старого монаха! Где все твои чудеса? Если ты действительно Святое Дитя, ты сможешь достать… ключ… вот и все.
— Я никогда не говорил, что постоянно могу делать чудеса.
— Но именно этого мы и ждем от тебя. Какое право ты имел появиться в рождественских яслях, если ты не Святое Дитя? Это святотатство. Тебя должны были выгнать из Аббатства. Ты не Святое Дитя, ты мошенник.
Я обнаружила, что Бруно не мог выносить, когда подвергали сомнению его святость. Я начала понимать, как важно для него не смешиваться с другими. Лицо его залилось краской гнева. Я никогда раньше не видела его таким растерянным.
— Я Святое Дитя! — крикнул он. — И не смей говорить иначе!
Кейт, которая не могла запомнить несколько строк стихотворения, которая с трудом складывала несколько цифр и плохо запоминала латинские глаголы, очень хорошо разбиралась в людях. Она сразу понимала их слабости и знала, как их использовать. Она поставила цель увидеть Мадонну в драгоценностях и решила, что для этого хороши все средства.
Ей понадобилось несколько дней, но в эти дни она так играла на чувстве страха Бруно, что в конце концов, поскольку он мало отличался от других мальчиков, настояла, чтобы Бруно украл ключи с пояса брата Валериана.
