Измаил вытащил свой кинжал из ножен:
– Воля Аллаха в том, чтобы были разорваны эти путы.
Караванщики уставились на оружие в его руке. Все растерянно молчали. Неспособные еще ясно мыслить, они все же мучились подозрением, что их пытаются обмануть.
Измаил почувствовал это молчаливое неодобрение. У него всегда был нюх на грозящую опасность. Если он покажет свою неуверенность, отступит хоть на шаг, все будет потеряно. Он заговорил. Его голос звучал не громче, чем раньше, но была в нем сила, способная сломить любое сопротивление:
– Чего вы ждете? Разве вы не видите, что солнце уже высоко? Наступил день, которого мы так долго ждали. Вставайте, вы, мужчины! Город ждет вас, город всех городов – Тимбукту!
Тимбукту! Измаил произнес магическое слово. Месяцами долгого пути мечтали они об этом городе. Цель их путешествия, предел всех их мечтаний: журчащие источники, мягкие постели, закусочные, бани, покой мечетей, крики муэдзинов, тамбурины танцовщиц – они ждут их, благоухающие, накрашенные, покорные, страстные служительницы ночи. И превыше всего – пьянящий аромат больших денег.
Теперь Измаил был уверен, что добился своего.
– Поспешите же! Мы и так потеряли достаточно времени. Поднимайте головного верблюда, за ним пускайте остальных животных! Делайте, что я говорю, если вы хотите достигнуть Тимбукту еще до сегодняшнего вечера.
– Головной верблюд убит! – крикнул один из погонщиков.
– Тогда возьмите Редшах! – распорядился Измаил.
Вздох удивления прокатился среди собравшихся. Сначала на лицах десятков людей отразилось недоумение, потом огромная радость. Уважение к Измаилу покоилось не только на его драгоценностях. Его верблюдица Редшах была легендой. Не только потому, что была быстрее и выносливее всех; караваны, которые она водила, всегда беспрепятственно добирались до цели своего путешествия. Мужчины разразились восторженными криками, а потом спешно потянулись к своим шатрам. Стало слышно, как они торопят своих слуг, понукают животных.
Измаил абу Семин подождал, пока последние караванщики разойдутся. Не говоря ни слова, он подошел к Каролине и Стерну и стал разрезать веревки.
Рамон первым пришел в себя:
– Благодарю вас. Вы спасли нам жизнь.
Ювелир указал назад, на холмы:
– Благодарите не меня, а того – кто бы он ни был, – кто отвел отсюда банду Калафа.
Стерн рассмеялся:
– Я завидую вашему спокойствию, Измаил. Это была рискованная игра – и для вас тоже. Но мы все еще остаемся христианами – не важно, связаны мы или нет.
Его смех, его голос вернули Каролине самообладание.
– Хорошо, что вы не тешите себя пустыми надеждами, – ответил Измаил, помедлив.– Вы теперь в постоянной опасности, ведь все знают, кто вы такие.
– Мой отец мусульманин, – возразил Стерн. – Только мать – христианка.
Измаил пораженно взглянул на него:
– Почему вы не сказали этого?
– Потому что своими словами спас бы только себя.
Измаил спрятал кинжал в ножны. Он чувствовал все большее расположение к этим чужеземцам. Они бесстрашны, они горды – и это хорошо. Но их честность и прямолинейность вызывали у него иронию. Он указал на Каролину:
– Вам нужно было сказать, что она ваша рабыня. Арабы обязаны разделять религию своих хозяев. Но теперь уж вам никто не поверит. – Измаил был в приподнятом настроении. – Я предлагаю вам свою защиту. Оставайтесь до Тимбукту вблизи от меня. У меня достаточно вооруженной охраны. В моей группе найдется место для вас.
Он сделал паузу. Чуть было не заговорил о Зинаиде и ребенке – но овладел собой. Измаил знал, что француженка искала вчера в караване кормилицу с младенцем. Он догадался, что за этим скрывалось: новорожденная, которую так боязливо скрывала еврейская кормилица от посторонних глаз, была дочерью этой христианки. Зачем же разглашать свою осведомленность? В отличие от этих простодушных людей он был хитер и дальновиден. Тысяча вопросов сверлила мозг Измаила, однако он обуздал свое любопытство. То, что ему непременно надо будет узнать, он узнает и не задавая вопросов. Он поклонился недавним пленникам:
– Я пошлю за вашим слугой и поклажей. Вы знаете, где меня найти.
Глубокое темно-синее небо раскинулось над равниной. Местность, которую пересекал сейчас караван, была ровной, белой и бесчувственной, как лист бумаги.
Авангард в пылающих красных бурнусах; эскорт Измаила в ядовито-зеленых тюрбанах; барабанщики, чернокожие рабы в желтых балахонах. А за ними – бесконечная вереница верблюдов, лошадей и ослов – все это сливалось в кричащую мешанину красок и звуков.
Каролина скакала между Стерном и Измаилом абу Семином. Уже несколько часов они не разговаривали. Все ее тело ныло, она с трудом удерживала в руках поводья. Но эти боли были ничем по сравнению с теми муками, что рвали ее душу. Она все время думала о том, что из-за страха перед этой кучей фанатиков-мусульман ей пришлось отказаться от поисков своей дочери. Она понимала, что Измаил абу Семин прав. Здравый смысл подсказывал ей это. Но когда она думала о Зинаиде и девочке, то начинала презирать свой здравый смысл.
То и дело Каролина исподтишка посматривала на торговца. Она не забыла выражение этого лица в тот момент, когда она, связанная, стояла перед ним, а он пристально изучал ее. Конечно, этот человек спас им жизнь, а теперь и взял под свою защиту. Несмотря на это, она не испытывала к нему благодарности, а лишь глубокое недоверие. Ей было неприятно думать о том, что весь остаток дня она должна ехать рядом с ним.
Вскоре после обеда они, даже не спешившись, напоили животных в солоноватой луже. Потом без привала отправились дальше, страдая не столько от жары, сколько от беспощадного, слепящего солнечного света.
Прошло еще несколько часов. Снова и снова Измаил вглядывался в линию горизонта. И вдруг напрягся и прикрыл глаза от света рукой. Что это? Тонкая серая полоска между небом и землей потеряла свою геометрическую четкость. Постепенно начали вырисовываться острые контуры. Появились вершины сланцевых гор. Серых и голых, как купола мечетей, возникших рядом с ними на горизонте.
Тимбукту! Это слово вмиг облетело весь караван, от начала до конца. Восторженные крики сопровождались салютами выстрелов. Когда пороховой дым рассеялся, Каролина увидела вдали темные стены и башни города.
Площадь перед западными городскими воротами кишела людьми. В честь прибытия каравана в огромных глиняных плошках, стоящих по углам площади, зажгли смоляные факелы. Высоко вверх в темнеющее небо взлетело желто-красное пламя, придавая неспешному течению необходимых формальных процедур оттенок языческого праздника. После стольких месяцев все желали не спеша насладиться радостью достижения заветной цели. Кроме того, до захода солнца никто не смел переступить городскую черту.
