Все– таки Скафти был хорошим другом. Незаметно возникнув сбоку, он увлек их, ничего не замечающих, к какому– то не сильно пострадавшему строению, закрыл за ними дверь. А они будто и не заметили, что наконец– то остались одни. Но они и были одни с момента встречи. Стояли и смотрели друг на друга. По щекам Светорады текли светлые прозрачные слезы, да и по суровому обветренному лицу Стрелка стекали слезинки. Он не замечал их. Просто смотрел на нее и не мог насмотреться. Они были вместе, вдвоем – и это было непередаваемо.
– Родная моя…
– Ты пришел, Стема. Я так ждала!
– Ты нужна мне, Светка! Ты и я – это ведь целый мир.
Она пыталась взять себя в руки, чтобы сказать ему, что он и она – это еще не все, что их уже трое. Наконец– то она сможет не лгать, а открыться тому единственному, от которого всегда мечтала иметь ребенка!
И сказала. А он будто только теперь заметил некую перемену в ней. Сперва опешил, а потом откинул голову и захохотал. Счастливо, бесшабашно, оглушительно.
– Да я сами небеса держу руками!
И словно испугался на миг.
– Как подумаю, что если бы…
Она зажала ему ладошкой рот. Все это уже позади. Все позади. А впереди… И она только и спросила:
– Это ведь навсегда, Стема?
Его глаза полыхнули сильным уверенным светом.
– Навсегда, Светорада! И это уж как боги святы!
В месяце листопаде[174] Днепр обычно начинает сковывать льдом. Но в этом году погода оказалась щедра на тепло. И хотя было слякотно и серо, хотя моросили дожди, а по утрам на земле лежал иней, никого из собравшейся на большой пристани Смоленска толпы не удивило неожиданно выглянувшее солнце.
– Милостива в этот солнцеворот[175] Морена– Зима.[176] Не посылает ветров и буранов, вон даже солнышко Хорос выехал на небо на золотой колеснице, разогнал тучи тяжелые.
– Не иначе как для того, чтобы нашу новую посадницу порадовать, – переговаривались люди, – представить ей Смоленск– град во всей красе.
Смоляне еще с утра стали сходиться к реке у пристаней. Принарядились, чтобы себя показать да на людей посмотреть. Ну и хотелось, чтобы новая посадница увидела, каковы они, кривичи смоленские.[177] Не голытьба какая, а люд торговый, нарочитый и уважаемый.
– Отчего только к нам бабу направили? – спрашивали многие у старого воеводы Михолапа. Настолько старого, что смоляне уже не раз подумывали поставить главой городского ополчения кого помоложе, однако все тянули, не разрешали этот вопрос. Надеялись, что кто– то из княжичей смоленских этим вопросом займется: ведь и княжич Ингельд наезжал сюда, живя в отцовском тереме, и Асмунд мудрый на время селился. А Михолап, он что… Вел себя тихо и спокойно, никому не мешал, только пост занимал да за порядком следил. Хотя и сам порой поговаривал, что устал от службы, что надо кого– то иного, более молодого да ярого на место воеводы определить.
– То, что солнце вышло, добрый знак, – опять отмечали смоляне, согласно кивая друг дружке высокими меховыми шапками. Кто– то уже и кафтан теплый распахнул, кто– то полушубок скинул с плеч. Вон как с неба– то припекает рьяно, чисто весна, заблудившись, к ним в Смоленск завернула.
Нарядная жена местного кузнеца Дага, именем Потвора, даже пожаловалась, что совсем взопрела в своей куньей шубке. Но скидывать такую красу не стала бы ни в коем разе. Вот и стояла, парясь в мехах, толстая, важная, в расшитой речным жемчугом кике нарядной.
Ее муж спрашивал:
– Неужто княжич Ингельд так и обмолвился тебе, кого из Киева к нам посадницей отправят?
Потвора только хмыкнула. Вот же, все не угомонится ее ревнивец муж, все позабыть не может, что по молодой дурости она с Ингельдом якшалась. Дагу Потвора уже пятерых детей принесла, а он все ревнует, когда Ингельд порой его жену по старой дружбе весело затрагивает. Но ведь по дружбе, а не иначе. Росли– то они как– никак в одном тереме князя Эгиля Золото. А теперь Потвора солидная мужняя жена, ей свое положение блюсти надо. Ингельд же как был неугомонный, так и остался. Приедет, нашумит, попирует, девушек-смолянок подразнит – и был таков. Когда его младший брат Аскольд посещает Смоленск, тот ведет себя поспокойнее, чинно и благородно. Аскольд во все дела вникнет, со всех спросит, да и судит по Правде Смоленской мудро и скоро. Но надолго не задерживается, возвращается в стольный Киев, где в боярской Думе к его речам даже князья прислушиваются. Ну а град живет сам по себе. Однако неладно все же без главы, нехорошо это, нужен тут кто– то, чтобы и князей с полюдья[178] встречать, и с вече городским дела решать, и слово веское сказать, когда надо. Вон в Чернигове свой князь– посадник есть, и в Любече такой имеется, в Переяславле своего князя поставили, даже в Ростове дальнем, говорят, посадник Путята князем себя величает. А Смоленск чем хуже?
Вдруг в толпе на берегу кто– то закричал:
– Едет, едет! Вон струги на реке показались!
Собравшиеся сразу оживились, головы как по команде обратились в сторону, где появились на реке три идущих один за другим корабля. Были видны раздутые ветром пестрые паруса, вздымающиеся ряды весел, которые направляли корабль против течения в сторону возвышавшегося на днепровских холмах Смоленска.
Кто– то в толпе сказал:
– Никак первой идет ладья Стемида Лодьира, «Хищница».
Этот корабль в Смоленске знали. Местный парнишка Стемка Стрелок так возвыситься сумел, отличившись своей удалью, что стал ватажком варяжской дружины. Он порой наведывался в Смоленск, его тут хорошо помнили и гордились, что их земляк смог стать таким соколом, что даже варяги суровые его главенство признали. Кто– то из смолян разглядел Стемида, стоявшего у высокого штевня, подле оскаленной морды с острыми ушами, и подивился: вон какой важный! В высоком шлеме, в богатом синем плаще с меховым оплечьем поверх мерцающей длинной кольчуги. Но куда больше всех заинтересовала стоявшая чуть позади него женщина. Вся в светлых мехах, плащ ее на солнце горит золотом, видны и свисающие вдоль лица богатые колты на цепочках.
Корабли подплывали, с «Хищницы» уже был брошен канат, когда пришвартовывались, сходни на причал опустили. И новая посадница, подав руку Стрелку, гордо сошла по ним на смоленский берег. А там при всем многолюдье вдруг стало тихо. Так тихо, как может быть, когда только чудо невиданное замкнет все уста. Ибо была эта посадница необыкновенной. Нарядная, важная, а плащ на ее животе поднимался, как у бабы беременной бывает. Но не это подивило смолян. Ибо она была схожа… Личико такое пригожее, глаза светло– золотистые, брови темные вразлет, румянец, губки алые…
