Соня поднялась. Она вдруг почувствовала легкость во всем теле, ноги не болели. Ее звал далекий праздничный звон. Стены исчезли. Вдалеке белели чистые стволы берез, и казалось, звон шел оттуда. Она легко шагнула и пошла навстречу небесной музыке.
С приходом нового директора жизнь в «Красных зорях» изменилась.
Изменился прежде всего сам ритм детдомовской жизни.
Планерка проходила за пять минут, без демагогии. Педсоветы теперь проводились без пререканий и голосований — по-военному оперативно. Все приказы по «Красным зорям» вывешивались в нижнем холле, напротив входа.
Любой входящий мог по сводкам доски приказов увидеть всю сложную и насыщенную жизнь «Красных зорь».
Трудовые наряды в колхоз, дежурства по коровнику и конюшне, по кухне, собрания учащихся, расписание кружков, списки нарушителей дисциплины. Стала выпускаться газета «Зорька», у которой были свои корреспонденты.
Перестроил новый директор и работу пионерских отрядов.
— Пусть в каждом трудовом отряде работает свое пионерское звено, — заявил директор, понаблюдав марши юных ленинцев по спортплощадке. — Нечего пионерам замыкаться на себе и жить эдаким избранным кругом, пусть идут в народ и подтягивают за собой остальных.
Пионервожатой Нюре ничего не оставалось, как подчиниться, даже не заикнувшись, что придется теперь переиначить всю с трудом налаженную работу, буквально поставить с ног на голову. Пирата побаивались.
В октябре тридцать пятого Варю Коммунарову приняли в комсомол.
Ячейка долго спорила в прениях, но в конце сошлась на том, что достижения в спорте и военном кружке позволяют Варе претендовать на звание комсомолки. Устав девушка знала назубок и в политической обстановке разбиралась.
Получив комсомольский билет, Варя летала по «Красным зорям» с горящими глазами. Она жаждала быть первой во всех важных делах.
К очередной годовщине смерти Ленина детдомовская «Синяя блуза» готовила поэтический спектакль. Библиотекарь Вячеслав Иванович не жалел сил на репетициях, которые затягивались допоздна.
Варю взяли в «Синюю блузу» за ловкость и хорошую речь. Нужно было многое уметь, чтобы не выбиваться из стройного ритма, — четко делать движения, быть сильным физически, чтобы суметь держать товарища в пирамиде. Да к тому же громко то хором, то врозь читать стихи.
Без Бога, без барина
Каша заварена:
Кашу не лаптем черпать,
Даешь черпак!
Давят мозги черепа;
Мысли — стада черепах.
Революция — стихийная сила,
Если нет у нее русла.
Но русло — было.
И мысль по руслу текла.
Особенно приятно было выкрикивать раскатистый звук «Р-Р-Р», а также звонкое «3-3-3» и неоспоримое «Д»!
Варе ужас как нравились строчки, доверенные ей читать единолично, как говорил Вячеслав Иванович, соло:
Мы в твоем русле,
Ленин!
Да, Ильич, годы прошли недаром,
мозг страны развился и окреп.
И теперь
мольба к иконам старым
не откроет дверь
в самодержавья склеп.
Дверь забита навсегда.
Да…
Она всегда чувствовала холодок между лопаток, когда читала это.
Варя оказалась самой высокой из синеблузников, и ей доверили взмахивать красным сатиновым полотнищем, когда все остальные, построенные в пирамиду, хором вещали:
Мысли
твоей,
Ленин,
наш миллионный салют!
Годы
— ступень
к ступени —
лестницу
строят твою!
Мыслям
твоим,
Ленин,
мы
не дадим
остыть…
На вершине на плечах парней стояла Рита Землянская и держала портрет Ильича. А Варя взмахивала полотном, как знаменем.
И пускай
зеленеют просторы,
и пускай расцветает земля,
и горластых фабрик моторы
воздух
гамом веселым сверлят.
Из кулис в это время подсвечивали красным фонарем, чтобы получился «мороз по коже».
Во время репетиции в зал заглянула Августина. Встала у окна, наблюдая работу синеблузников.
Варя помнила тот давний разговор на уборке гороха. Часто думала о нем. Августина тогда сказала: «Ты мне интересна».
С тех пор Варя почувствовала, что это важно, чтобы кто-то тобой интересовался. Нет, не кто-то, а именно она, Августина.
Эта воспитательница была непонятна Варе — своей молчаливой строгостью и какой-то дворянской несовременной повадкой она существенно отличалась от других взрослых. Варя искала ее одобрения. Видя, что Августина заинтересовалась репетицией, девушка вовсю старалась:
Пулями об жесть
Бились вопли:
Нечего есть!
Нечего грызть!
Нечего жевать!
Буржуи слопали!
Кончена жисть…
Пора околевать…
Синеблузники выкрикивали слова. Варя то и дело бросала взгляды на Августину. Трудно было понять по лицу воспитательницы, нравится той исполнение артистов или же что-то не устраивает. Приходилось обходиться догадками.
Когда подошла Варина очередь выкрикивать строчки, она даже немного покраснела от волнения и едва сдерживаемого восторга:
Все народы сомкнули плечи
и идут,
к руке рука.
А у мира —
глаза человечьи
и нахмуренный лоб слегка.
Варе отчего-то показалось, что Августина морщится. Наверное, у Вари не хватило звонкости и напора, которых требует Вячеслав Иванович.
Варя с беспокойством взглянула на взыскательную зрительницу. Нет, она определенно морщится, думая, что этого никто не замечает. Может, у нее просто что-то болит? Или директор поругал? Он может.
Впрочем, не успела Варя подумать, увидела и директора. Стоит себе у дверей и тоже потихоньку наблюдает репетицию. И к тому же, как и она, Варя, косится в сторону Августины. Послушает немного текст — и оглянется на окно, у которого та замерла.
Вячеслав Иванович репетировать при директоре явно стесняется. Нервничает. Сейчас объявит перерыв. И точно:
— Пять минут перерыв и приготовиться на финальную часть.
А сам — прямиком к директору. Варе было ужасно интересно, что же скажет директор по поводу спектакля. Но тот лишь поинтересовался:
— Это чьи стихи?
— Пролетарский поэт Ярослав Родняр написал, — с достоинством ответил библиотекарь. — Сила!
Директор пожевал губами, оглянулся на Августину и негромко предложил:
— Может, лучше бы уж Маяковского?
Вячеслав Иванович, кажется, слегка обиделся за пролетарского поэта. Даже не побоялся возразить директору:
