— Может, лучше бы уж Маяковского?
Вячеслав Иванович, кажется, слегка обиделся за пролетарского поэта. Даже не побоялся возразить директору:
— Маяковского мы уже ставили, а этого нет. Чем же плох Родняр?
Директор неопределенно пожал плечами и усмехнулся краем рта.
Августина подошла к Варе.
Девушка с замиранием сердца ждала замечания. Но Августина лишь сказала:
— Варя, к тебе пришли.
— Кто? — Девушка встрепенулась, глаза ее недоверчиво сверкнули.
— Гость. Вернее, гостья.
Вдруг в этих глазах плеснулась надежда, а потом — боль. Варя мимо Августины вылетела в коридор. Никого. Пролетела в холл. Там, под портретом супруги Ильича, Надежды Константиновны, сидела женщина, которую Варя знала. Увидев, что вспыхнувшие надежды не оправдались, Варя не сумела скрыть разочарования.
— Опять вы? Зачем вы ко мне ходите? — насупилась и отвернулась к окну.
— Варя, мы с тобой не чужие, — ласково начала женщина. — Я сестра твоего отца.
— Я не знала отца. Он пропал без вести, — отчеканила Варя строго.
— Да… Но ведь у него остались родные. Неужели тебе не хотелось бы…
— Это вы-то родные? — развернулась Варя, и глаза ее — яркие, большие, выразительные, недобро сверкнули. — Попы? Да если хотите знать, я из-за вас здесь оказалась! Маму из-за вас арестовали! Это вы к нам в коммуну приехали и все испортили! А вас никто не звал! Все из-за вас!
— Что ты, Варя! Опомнись, девочка. — Маша Вознесенская дрожала, видя, как на лице Володиной дочери проступают пятна гнева. — Мы — твоя семья. Твои бабушка и дедушка хотели забрать тебя, когда все случилось, но тебя им не отдали. Так уж получилось…
— Вот и замечательно! У меня теперь другая семья. Это комсомол. Ясно? И не надо сюда больше ходить.
Маша, все еще не теряя надежды пробиться сквозь стену, разделяющую ее с племянницей, совала той в руки бумажный кулек с пирожками.
— Что это?! — отмахнулась Варя, как от заразы. — Что вы мне тут суете?
— Варенька, но ведь сегодня Рождество…
— Рождество? Я комсомолка и такого праздника не знаю, — холодно закончила она, развернулась и ушла.
А Маша осталась стоять со своим кульком и стояла так, пока к ней не подошла Августина.
— Что же это будет, Ася? Что с ними будет?
Августина без лишних слов поняла, что имеет в виду подруга. Что будет с этим поколением, что будет с их детьми — Владиком и Сережей.
Маша до вечера не могла отойти от встречи с племянницей. И ночью, уложив детей, подруги сидели при свечах и продолжали вести свою беседу:
— Ася, скажи, как вы их здесь воспитываете? Почему она такая непримиримая?
Августина покачала головой:
— Варя хотя бы честная. Она — дитя своего времени, Машенька, что поделаешь… К тому же — юношеский максимализм. Оставь ее в покое. Ты ничем ей не сможешь помочь.
— Мне странно слушать тебя, Ася! Ведь она не чужая нам. Это наши дети! Она — веточка семьи. Неужели тебе все равно?
— Не все равно. Я делаю для нее все, что могу. Она такая же, как все дети. Душу из-за нее рвать на части я не собираюсь. И тебе не советую.
— Ася, но они ведь безбожники! Все — безбожники! Представить страшно. Если бы папа знал… Неужели и своего сына ты отдашь им?
Августина помолчала, глядя, как дрожащее пламя свечи трепещет на морозном узоре темного окна.
— Я стараюсь на это смотреть по-другому. Главное, чтобы Владислав вырос порядочным. Можно привить десять заповедей и без церкви. Ему не обязательно знать, кто их проповедовал и зачем. Главное, что их дала ему мать.
— И нашим, и вашим, — усмехнулась Маша. — Ты думаешь, что безбожник может быть порядочным человеком?
— Не знаю! Я не знаю, — отбивалась Августина. — Ты ждешь от меня подвига, а я слабая, понимаешь? Я не готова к подвигу, не хочу, чтобы мой сын был изгоем в обществе. И не смотри на меня так! Да, я мечтаю, чтобы он стал уважаемым человеком и занимал положение в обществе!
— Да ты посмотри, Ася, на тех людей, кто занимает сегодня положение, — качая головой, продолжала Маша. — И что делает с людьми это общество!
— И как же быть? Отказаться от общества? Противопоставить себя? Вот ты сама подумай: сегодня ты водишь Сережу в церковь, читаешь ему Библию. Что с ним будет, когда он пойдет в школу, когда придет время вступать в пионеры?.
— Вот как Господь решит, так и будет, — спокойно отозвалась Маша. — А как же иначе? Что скажет Митя, когда вернется и увидит, что я вырастила атеиста? Нет, это невозможно.
Асе нечего было возразить. Конечно, Маша — кремень. Никто прежде не мог заподозрить в кроткой, ласковой Манечке столь мощную внутреннюю силу и безмятежное бесстрашие. Возможно, Маша перешагнула черту, за которой вера становится сильнее инстинкта материнства? Но кто знает, так ли это? Жизнь нас проверяет всегда неожиданно и порой изощренно.
Помолчали, слушая треск свечи. Дети спали, уложенные валетиком на единственной койке. Владик спал клубком, Сережа — разметался во сне. Два ангела.
Маша сказала, глядя на огонь:
— Знаешь, одна моя приятельница из пансиона, Нина, вот также не имела никаких известий от мужа, его арестовали в тот год, когда и Митю. Так вот, недавно она мне письмо прислала. Уезжает к мужу на поселение.
— Нашелся?!
— Да! Представляешь, он был в лагере, а после его определили на поселение где-то в Сибири, она так счастлива…
— Ну, вот видишь…
— Да! Я и не сомневаюсь! Я только об этом мечтаю. Мы с Сережей сразу поедем к нему, немедленно. Я только этим живу, Иннуся… Ведь ни одного письма, ни одной весточки… От папы хоть из ссылки письма приходили, а от Мити…
— Все будет хорошо, — горячо заверила Августина. — Вон Кругловы живут в Сибири и не жалуются. Там, говорят, хорошие люди.
— Да, я жду. Я только этим живу… Ах, Инночка, милая, я такая эгоистка! — спохватилась Маша, схватив подругу за руки и тревожно вглядываясь ей в глаза. — У меня хоть какая-то надежда, а ты… Прости меня, прости, прости!
Августина обняла подругу, улыбнулась, кивнула на детей:
— Я для него живу.
— Да! Да, я тебя понимаю. Алешка бы гордился тобой. Ты такая…
В это время в коридоре раздались шаги. Кто-то прошелся, тяжело ступая, остановился напротив двери. Постоял.
Подруги замолчали.
Этот кто-то потоптался возле двери, затем осторожно постучал. Августина открыла дверь. На пороге стоял директор.
— Вы что-то хотели, Павел Юрьевич? — спросила, потому что он сам молчал, переминаясь со здоровой ноги на костыль.
— Не спится, знаете, — как-то виновато замялся директор, взглядывая то на Августину, то на Машу. — Вот, увидел под дверью свет. Может быть, заглянете к старому холостяку на чай? У меня варенье имеется… Извините, не знаю вашего имени-отчества…
