– Понимаю.
Вместо глаз у Джере остались лишь страшные рубцы, на которые глазели люди. И хотя он не мог видеть любопытных, она знала, что он чувствовал на себе их взгляды. И также знала, что больше всего Джере ненавидел стыд, который испытывал, когда его куда-то вели. «Как чертова мопса на поводке», – частенько ворчал мужчина.
Эрлан осталась с ним еще ненадолго, а затем поднялась и пошла за сыном. Она вымыла и нарядила Сэмюэла в красивую американскую одежду, чтобы порадовать его отца, а сама надела золотой браслет замужней китаянки, поскольку по-прежнему являлась женой Сэма Ву и всегда ею останется.
Затем, держа Сэмюэла за руку, Эрлан направилась к двери пристройки.
– Мы уже уходим, – сказала она.
Джере повернул голову и кивнул. Эрлан увидела в его лице жажду спросить, как долго ее не будет – он явно хотел обнадежиться, что она скоро вернется. А еще увидела отчаянную гордость, которая удержала любимого от вопроса.
Китаянка отпустила руку сына и скрестила ладони на груди, словно защищая сердце. У Джере снова начало получаться вырезать из дерева. Когда он наловчится мастерить поделки так же хорошо, как раньше, у него появится еще один стимул к жизни помимо нее. И у Эрлан больше не будет причин оставаться. Ей придется уйти от него, и в этот раз Джере отпустит ее, не пытаясь удержать. Поскольку он больше не верил, что достоин ее.
«Моя судьба — это круг, который пока что очерчен лишь наполовину».
Ей придется уйти от Джере Скалли.
Снаружи грязный дым из медеплавильной ямы висел над головой удушающим и вонючим влажным шерстяным одеялом. Эрлан с сыном с трудом пробирались по жидкому чавкающему месиву, направляясь из города в сторону китайского кладбища.
– Айя, эти дороги грязны, как рисовые поля, – сказала китаянка Сэмюэлу, который никогда не видел, как растет рис. Однако ее воспоминания тоже не отличались четкостью, поскольку она когда-то смотрела на поля только с высокой садовой стены своего лао-чиа.
Жители Радужных Ключей не позволяли китайцам хоронить покойников на городском кладбище, и поэтому те устроили собственное место погребения на ничейной земле у подножия холма Танец Дождя среди отходов, куч шлака и пустой породы. Казалось, будто здесь выдохнул дракон — даже сорняки не росли на выжженной земле.
Эрлан дала сыну ветку ивы и показала, как нужно подметать могилу отца, чтобы прогнать всех злых духов, которые могут здесь скрываться. Затем они выложили пирожки с фасолью, рисовые клецки и один драгоценный апельсин. Поставив горящие ароматические палочки и маленькие восковые свечи вокруг деревянного надгробия, Эрлан рассказала Сэмюэлу о том, каким сильным и честным человеком был лавочник Ву. И что долг мальчика – заботиться о духе отца в мире теней.
В этом году Сэмюэл был уже достаточно взрослым, чтобы самому управлять воздушным змеем. Их делали из красного шелка и лучинок и запускали на фестивале Чистого Блеска, дабы почтить умерших предков. Эрлан наблюдала, как змей парит в вышине, подобно ленивой птице порхает вниз и вверх по заволоченному дымом небу. Миссис Ву задалась вопросом, каково это – быть такой же свободной, как этот змей, свободной от постоянной необходимости сдаваться в цепкие руки судьбы, от которой онабольше не хотела бы зависеть.
Быть свободной, чтобы служить только самой себе и угождать только самой себе.
Бумажный змей вольно скакал по ветру, но по-прежнему был привязан к земле веревкой в руке мальчика. Его свобода была лишь иллюзией. Но если обрезать шнур, змей ринется ввысь в огромное и пустое небо Монтаны, чтобы навсегда исчезнуть.
Внимание Эрлан привлекло движение на ведущей в город из долины дороге — мужчина и женщина верхом на лошадях. Мужчина, которого миссис Ву не смогла узнать с такого расстояния, и женщина со знакомыми светлыми волосами, чьего приезда Эрлан ждала.
Взгляд Эрлан двинулся от всадницы вверх по холму к скелетообразному каркасу над шахтой «Четыре вальта». А затем снова вниз на ровные прерии, где новая яма для обжига изрыгала вонючий коричневый дым.
Китаянка забрала воздушного змея из рук сына и начала скручивать бечевку.
– Быстрее, Сэмюэл. Мы должны поторопиться и найти тетушку Ханну.
* * * * *
Зак Рафферти позволил взгляду медленно пройтись по женщине, скачущей с ним бок о бок. Он словно впитывал ее облик всем своим существом, чтобы сохранить в глубине души.
Гас мертв.
Горькая правда – реальность заваленной камнями могилы под деревьями — сжала его грудь как гигантский кулак. Но эта действительность пока не могла укорениться в его сознании — брат мертв.
«Четыре года», – сказала она. Этому холмику под тополями уже четыре года, и все это время Клементина была одна. Одна и... Зак не мог вынести мысли об этих потраченных впустую четырех годах, не мог вынести, что вернулся слишком поздно для нее. Слишком поздно, возможно, и для себя.
Каждый миг, каждый час, каждый день прибавлялись и прибавлялись ко времени, проведенному без нее, пока все мили и годы, разделяющие их, не стали невыносимыми. Пока не умножились мучительные минуты, когда он до того тосковал по ней, что его начинало трясти как пьяницу, слишком долго лишенного бутылки. И вот сейчас он здесь, и Клементина рядом... и нет Гаса. Зак посмотрел на ее лицо, знакомое до боли. Холодное и далекое, словно звезды. Он никогда полностью не верил, что она его любит. Никогда полностью не верил, что ее чувство выдержит испытание временем. В тот один-единственный раз, когда он попросил ее уехать с ним, Клементина предпочла остаться с его братом.
Рафферти взглянул на замкнутое лицо невестки и подумал, что человек обычно сам создает для себя ад на земле.
И он увидел ад мгновение спустя, когда они одолели последний подъем перед городом и глазам открылась яма огня. Второй мыслью Зака было, что это горят прерии, хотя такого попросту не могло случиться, не при такой мокрой земле, в которой можно увязнуть как в болоте. Подъехав ближе, он понял, что смотрит на огромную чашу в земле, наполненную раскаленными добела углями и горящей древесиной.
– Иисусе, – выдохнул Рафферти.
Полыхающая яма испускала в воздух дым, воняющий закисшими шкурами, и выбрасывала коричневую сажу, заволакивающую небо. Окрестности казались голыми и щербатыми, как поверхность луны. Некогда покрытые соснами холмы теперь почти полностью лишились растительности, а оставшиеся несколько деревьев выглядели чахлыми и умирающими. Трава имела выщелоченный вид. Радужная река разбухла и быстро бежала от обильных весенних дождей, но была мутной и пенилась, словно грязная мыльная вода.
