— Что-нибудь еще, милорд? — почтительно спросил Мостин.
— А? Нет. Пусть Грэм оседлает Титана. Слуга кивнул:
— Я передам ему, милорд.
Брэм разложил по карманам часы, деньги, сигары, носовой платок, несколько визитных карточек и направился к лестнице. Лаури-Хаус, в котором он жил, принадлежал уже третьему поколению семьи Джонсов. Он поселился в этом доме на Стрэттон-стрит, когда вернулся из Оксфорда, и его отец был только счастлив, что он и его знакомые обитали вдалеке от патриархального Джонс-Хауса.
Недавно ему намекнули, а вернее — прямо заявили, что дни его пребывания в Лаури-Хаусе сочтены. Его старший брат Огаст, маркиз Хейт, сумел произвести на свет наследника мужского пола, и этот наследник наследника приближался к своему десятому дню рождения. Золотому ребенку лет через десять потребуется свое жилище, и Лаури-Хаус был третьей по ценности собственностью, принадлежащей семье в Лондоне.
Было очевидно, что если он не хочет, чтобы его выгнали из собственного дома, Брэм должен за эти десять лет исчезнуть. И в этом не было ничего невероятного.
Словно в подтверждение этой вдохновляющей мысли, когда Брэм вступил на лестницу, дворецкий распахнул входную дверь.
— Доброе утро, лорд Хейт, — приветствовал он вошедшего.
Брэм остановился.
— О Господи! — пробормотал он и, развернувшись на каблуках, стал подниматься обратно наверх.
— А-а, Брэм! Удивительно, что ты уже на ногах и куда-то собрался, — сказал его брат, отдавая дворецкому шляпу, и направился к лестнице. — Я думал, придется несколько часов просидеть в прихожей, ожидая, когда ты спустишься вниз.
— Именно так тебе и придется поступить, Огаст, — ответил Брэм, поднявшись на верхний этаж и направляясь в свою спальню. — Я только что вернулся с ночных развлечений и ложусь спать. До свидания.
К счастью, дверь в хозяйскую спальню имела очень прочный замок. Ведь нельзя знать заранее, когда может появиться ревнивый муж.
— Ты не в вечернем фраке.
Брэм посмотрел на свою черную, как всегда, одежду.
— И что дальше?
— Это ты ограбил Брейтуэйта? Сжав челюсти, Брэм остановился.
— Все зависит от обстоятельств, — ответил он, снова поворачиваясь к лестнице. — Кого это интересует?
— Отец уже убежден, что это сделал ты, и я полагаю, что он прав.
— В таком случае — да, это сделал я.
Что касается старших братьев, он считал, что Огаст Джонс был более или менее нормальным человеком. Будучи моложе его на одиннадцать лет, Брэм никогда не считал брата близким человеком. Если бы не черные волосы, характерные для Джонсов, они совсем не были бы похожи.
— Ты должен прекратить грабить наших друзей, Брэм.
— Они мне не друзья.
Огаст нахмурился, пытаясь понять его, что Брэму совсем не нравилось. Как будто этот напыщенный первенец когда-нибудь смог бы уяснить, что заставляет брата, родившегося вторым, так поступать.
— Может быть, они тебе не друзья, но, уж конечно, на их совести не больше грехов, чем у тебя, — рассудительно заметил маркиз. — И они могут постараться, чтобы тебя арестовали, если кто-то из них догадается, что это ты их грабишь.
— Я ожидаю этого. Тебе нужно что-нибудь еще? У меня на сегодня намечено несколько краж и ограблений. — Да. Приходи завтра к нам обедать. Дети хотят тебя видеть.
Брэм поднял бровь.
— Это приглашение несколько неожиданно даже для тебя.
— И тем не менее… Приводи с собой кого-нибудь из приятелей, если с ними тебе будет веселее. Только не этого проклятого Косгроува. Я не хочу видеть его в своем доме.
— Я подумаю.
Огаст, кивнув, начал спускаться с лестницы. Однако едва Брэм успел с облегчением вздохнуть, его брат остановился.
— Ты можешь ответить мне честно на один вопрос, Брэм?
— Это зависит от вопроса.
Маркиз Хейт поднялся на несколько ступенек.
— Косгроув… В течение пяти лет — после твоего возвращения с войны в Испании — ты не поддерживал с ним отношений. А прошло около года, и вы с ним снова кажетесь близкими друзьями. Почему?
Брэму сначала не хотелось отвечать на этот вопрос. Уж лучше запереться в своей спальне и не выходить, пока Огаст не покинет его дом. Если бы его спросил отец, он бы нашел что сказать о пользе разговоров с Левонзи.
— У меня были два верных друга, — наконец выдавил он. — В их отсутствие, как гласит пословица, «свято место пусто не бывает».
— Твои друзья, они что, погибли на войне? Если бы я знал, если бы ты что-нибудь сказал…
— Их постигла более тяжелая участь, — перебил его Брэм, не желая слушать мудрые поучения Огаста. — Они оба женились и невыносимо счастливы. Даже смотреть тошно.
Однако их супруги относились к тем немногим женщинам, которых он мог терпеть.
— Брэм, твои шутки слушать невыносимо.
— До свидания, Огаст. Сегодня утром мне действительно надо заняться важным делом.
— Хорошо. Я жду тебя завтра вечером, точно к семи часам.
Что-то проворчав, Брэм смотрел, как за братом закрылась дверь. Через несколько минут он и сам спустился вниз.
— Меня, полагаю, не будет весь день, — сказал он дворецкому, надевая черные перчатки и черное пальто. — Если кто-нибудь будет спрашивать меня, скажи им, что я… уехал в Скандинавию. Дворецкий кивнул:
— Хорошо, милорд. Вы вернетесь к обеду?
— Сомневаюсь. Но на всякий случай пусть повар приготовит что-нибудь.
— Я прослежу.
Брэм сел на Титана и поехал в направлении к Дэвис-Хаусу. Поскольку, как признавал Мостин, Брэм никогда не делал ничего, не приносившего ему какой-то пользы, ему было просто необходимо разобраться, какую выгоду он надеется извлечь, набиваясь в друзья Розамунде Дэвис. Прошлой ночью она ему снилась. Они болтали о разных пустяках, и это нравилось ему. Он разговаривал. С женщиной. После секса с ней. Весьма приятного секса, если говорить о собственных ощущениях. А ведь поговаривают, что сны сбываются.
Поразительно! Первым делом следовало бы получше ознакомиться с обстоятельствами ее семьи, подробностями намерений Кинга, и тогда он сможет решить, чего ему добиваться из всего этого для себя, то есть кроме того, как наяву переспать с Розамундой Дэвис. И, размышляя о возникших обстоятельствах и предполагаемой дружбе с ее будущим женихом, он понимал: придется нелегко.
— Какого черта он здесь делает? — сказал граф Абернети, беря с серебряного подноса, поднесенного дворецким, тисненую визитную карточку.
Розамунда подняла глаза от книги и посмотрела на вставшего с места отца. Все утро — каждый раз, когда кто-то стучал в парадную дверь, — ее сердце было готово выпрыгнуть из груди. Спустя четыре часа она удивилась, что еще может дышать. Но до сих пор никто не вызывал такой бурной реакции, которую вызвало бы появление предполагаемых дружков Джеймса. До сих пор.
