— Ну да. Извините, Августина Тихоновна, мне нужно торопиться.
— Да, да, — рассеянно отозвалась мать. Она будто бы уже переключилась с разговора на что-то свое, то, что было далеко от Вари, Вадима и всех детдомовцев. Владику показалось, что сейчас она вспомнит о нем и позовет. Вот тут он и выскочит из кустов! — Сейчас пойдешь, только помоги мне а одном деле, пожалуйста. Мне без посторонней помощи никак не справиться, — сказала мать, и, к разочарованию Владика, повела девушку в сторону от тех кустов, где он так удачно затаился!
Мать повела Варю к погребам, которые находились за огородами. Эти два погребка — их и поварихин — были приспособлены для хранения картофеля и капусты. Сейчас оба пустовали и стояли открытыми — проветривались.
Что понадобилось матери в пустом погребе, Владик додуматься не мог и потому немного высунулся над кустами, чтобы все увидеть.
— Там, внизу, канистра с керосином и рядом — бутыль, — объясняла мать. — Налей бутылку, пробкой заткни и тогда поднимайся.
Владик не переставал удивляться забывчивости матери — какой в погребе керосин? Керосин всегда хранился в кладовке во флигеле. Кто же будет хранить керосин в погребе рядом с картошкой? Провоняет ведь!
Он уже поднялся, чтобы внести в эту сумятицу определенную ясность, и изумился: едва девушка скрылась в погребе, мать захлопнула тяжелый сосновый, обитый одеялом люк и накинула скобу! Одним движением повернула ключ в замке и уселась сверху.
Это уж было ни на что не похоже. Владик рот открыл.
— Не стучи и не кричи, — устало сказала мать, поправляя волосы. — Не выпущу, пока следователь не уедет. Поняла?
Владику не было слышно, что отвечает матери пленница, но у него отчего-то защипало в глазах, и он поднялся с травы.
Мать сразу его увидела. Налицо ее не отразилось обычной радости, а выступило что-то вроде досады.
Мать поднялась и пошла навстречу сыну.
— Не плачь, солнце мое. Так надо, — обняла и горячо зашептала в макушку. — Не плачь!
— Она хорошая! — только и сказал он, не в силах справиться со слезами. — А в погребе страшно!
— Если я ее сейчас выпущу, сынок, с ней случится беда. И Владик увидел, что глаза у матери грустные и влажные. Она обхватила его голову ладонями и заговорила торопливо, словно заговаривая ранку:
— Все будет хорошо, сынок. Скоро пойдешь в школу, будешь большим и сильным. Мы вернемся в Любим, у нас будет отдельная квартира.
— Мы заведем кота, — подсказал он, поскольку этот план уже не раз обсуждался в деталях.
— Ты научишься играть на гармони… И на других инструментах.
— Купим мне настоящее ружье, — подсказывал Владик, поскольку этот пункт мать обычно почему-то пропускала.
Она кивнула и прижала сына к себе.
— А Варя? — вдруг спросил он. — Что будет с Варей?
— Варя скоро получит свидетельство и сможет уехать. Будет работать и учиться. Выйдет замуж… У нее тоже все будет хорошо, сынок.
Мать поцеловала его в обе щеки и заторопилась на свою работу.
Владик вернулся во двор, но играть уже не мог — его так и тянуло к погребу.
Подошел, послушал.
Внизу шмыгали носом — Варя плакала.
— Кто здесь? — спросила она.
— Это я, Влад. Тебе там страшно?
«Сердится», — подумал он.
— Ничего не страшно. Ты можешь меня открыть?
— Не-а.
— Матери боишься?
— Ничего и не боюсь. Ключа нет.
Помолчали. Потом Владик посчитал нужным сообщить:
— Ты не плачь. Мама сказала — у тебя все будет хорошо.
— Да уж! — зло ответили снизу. — Твоя мать скажет!
— Ты скоро получишь документ и станешь совсем взрослой, — вздохнул Владик. Ему совсем не хотелось, чтобы Варя уезжала. Он промолчал про это. И про «замуж».
— Документ! — усмехнулась Варя. — А кроме документа, имеется еще серая папочка со шнурочками. Там все про меня написано, и она кругом за мной следом поедет. Вот уж точно — «все будет хорошо»!
Владик понял, что с серой папочкой связано что-то плохое для Вари.
— Какая папочка?
— Бумажная, каких полно в канцелярии. На каждого человека своя папочка.
Владик представил, как бумажная папка садится самостоятельно на телегу и, погоняя шнурками кобылу, едет по дороге. Ему стало смешно.
А потом — стыдно за свой смех. И он спросил:
— А что там, в этой папочке?
— Ничего я тебе не скажу. Ты еще маленький и не поймешь. Владик обиделся. Мать ему всегда повторяла, что он большой и сильный, а тут…
— Я не маленький, — буркнул он. — Я уже читать умею. Печатными. Осенью в школу пойду.
Но Варя на это ничего не ответила, и он, посидев возле погреба немного, заскучал и отправился к замку.
Черная блестящая машина стояла не у ворот, как час назад, а сбоку, у черного хода. Владик хотел подойти поближе и рассмотреть машину получше, но застеснялся водителя. Поэтому он забрался на скамью у конюшни и стал оттуда любоваться автомобилем. За дощатой стеной фыркали лошади, жевали овес. Водитель черной машины курил у открытой дверцы, посматривая на собственное отражение в стекле. Он совершенно не замечал Владика, и не было никакой надежды, что шофер скажет что-то вроде: «Мальчик, а не хочешь поближе подойти?» или же: «Мальчик, садись за руль, нажми на гудок!»
Тогда Владик забрался на спинку скамьи, дотянулся до перекладины, поддерживающей крышу, и повис на ней. Не он один облюбовал это местечко — висеть и раскачиваться любили младшие детдомовские мальчишки, но теперь у них был ужин, и перекладина перешла в безраздельное владение Владика.
Вот тут уж водитель заметил его, повернулся и, кажется, собрался что-то сказать, но… Дверь черного хода открылась, вышел приезжий гражданин с портфелем, а за ним — Вадим Мохов со своим чемоданом в руках. Вслед за Вадимом появился солдат с кобурой на боку. А уж после всех показался директор. В руках у него была серая канцелярская папка со шнурками. Он передал ее гражданину, а тот положил в свой портфель.
Владика поразила эта процессия: Вадим, обычный детдомовец, поедет на блестящей черной машине вместе со взрослыми важными людьми!
Директор, кажется, завидует Вадиму, потому что его, директора, с собой не берут — при нем нет чемодана.
Вот тут мальчик не удержался — спрыгнул с перекладины, приблизился к машине и громко спросил:
— Вадим, ты уезжаешь?
Вадим — бледный и серьезный — ничего не ответил. Зато важный гражданин обернулся, взглянул на Владика сверху и задал обычный вопрос:
— Мальчик, ты чей?
— Мамин.
— Ну так и ступай к своей маме.
И после этого гражданин строго, если не сказать неприязненно, взглянул на директора, будто тот виноват, что позволяет маленьким мальчикам путаться под ногами взрослых.
