Некоторые старейшины обрадовались, услышав это.
— Так просто? Всего лишь выкуп, и они наши?
— Именно так, — сказал жрец Рамос, обнаружив свое знание языка апиру. Говорил он, однако, по-египетски, не решаясь пользоваться языком пустыни.
— Вы заплатите за каждого мужчину, женщину, ребенка по ценам рынка в Мемфисе.
Все замолкли. Некоторые считали на пальцах. Нофрет видела, как истина постепенно доходила до них, и истина неприятная.
— Это же царское состояние в золоте!
— Но вы ведь понимаете, — сказал жрец, — что рабы и есть царское состояние. Разве он может лишиться их?
— Эта люди принадлежат нашему богу, — произнесла Мириам. Моше все еще сидел запершись во внутренних комнатах, но она вышла к жрецу, закутанная в покрывало. Ее голос звучал невероятно холодно. Почти нечеловечески холодно.
Жрец не смутился.
— Значит, ваш бог отдал их в руки нашего царя. Он будет продавать их, поскольку имеет на это право. Но он не может отдать их просто так.
— Наш бог одолжил их вашему царю для своих целей, своей славы и славы своего народа. Ваш царь тоже всего лишь инструмент в руках Господа. Смотри, жрец, как наш бог ожесточил свое сердце против нас, чтобы закалить свой народ, как железо в горниле.
— Наш царь и бог, — сказал жрец Амона, — не склонится перед волей простого духа пустыни.
— Конечно, — согласилась Мириам. — Его гордыня служит воле нашего бога.
Жрецу это, похоже, показалось забавным.
— Я вижу, ваш бог умеет все обращать в свою пользу. И, тем не менее, госпожа, хорошо бы получить от него более серьезные знамения, чем те, что мы накануне видели. Такие штуки может проделывать любой, самый незначительный божок. Великий бог, истинный бог, должен уметь делать больше.
— Наш бог — величайшим из всех. И скоро вы убедитесь в этом.
— Очень интересно, — сказал жрец, улыбаясь, и поклонился ей так низко, как будто она все еще была царицей.
Пока апиру сидели взаперти в гостевом доме мемфисского дворца, принимая посланцев и любопытных придворных и ожидая, пока Моше закончит свой пост и молитву, под покровом ночи явился еще один посланец. Он проделал долгое и трудное путешествие, почти ничего не ел и не пил по дороге. Нетрудно было догадаться, кто он такой: у него было лицо апиру, а шрамы на его спине были еще глубже, чем у Иоханана.
Звали его Эфраимом. Он принес в Мемфис известие от своих сородичей.
— Рабы ничего не имеют, но все знают, — сказал он с горьким юмором, сохранившимся, несмотря на усталость и страх.
Ибо он был в страхе, более того — в ужасе. Страх привел его в Мемфис, может быть, даже в руки царя, если того пожелает бог, чтобы говорить с пророком из Синая.
— Я не обращался к старейшинам в Пи-Рамзесе, — сказал он, — и не стал бы говорить с ними, даже будь у них у всех языки; но у многих их нет, потому что они возражали против недавних нарушений законов, и их лишили возможности возражать снова. — Он не стал слушать возмущенные слова собравшихся и продолжал: — Я пришел, потому что смог бежать, и Господь позволил это. Я хочу задать пророку один вопрос.
— Пророк молится Господу, — сказала Мириам. — Не смогу ли я ответить на твой вопрос? Люди называют меня провидицей апиру.
Эфраим покачал головой.
— Я должен спросить пророка.
Он явно был намерен добиться своего и во что бы то ни стало дождаться Моше. Тогда его накормили, отвели помыться, а потом уложили спать в помещении для молодых мужчин. Под защитой своих родичей он спал так, как не спал уже бессчетное множество ночей.
Эфраим, отдохнувший и сытый, при свете дня оказался худым и иссохшим, но все же было непохоже, что он вот-вот умрет от усталости и голода.
— Нас кормят как раз так, чтобы мы могли работать, — говорил он, завтракая вместе со всеми, кроме Моше. — Если мы слабеем и плохо работаем, нас секут бичами. Не до смерти, ни в коем случае — мертвыми мы не нужны. Нам говорят, что мы гораздо ценнее живые. Мы нужны царю, чтобы строить ему город.
— А женщины? — поинтересовалась Нофрет. — А дети? Они тоже страдают?
— Женщины работают вместе с мужчинами. Дети тоже, если они достаточно большие. Если нет, матери носят их на спине. Или… — он умолк.
— Или? — уточнила Нофрет.
Он не хотел говорить этого, но устремленные на него взгляды были слишком настойчивы.
— Или их продают. Мальчиков, если они уродились сильными, забирают, как только они достаточно подрастут для того, чтобы их можно было отнять от груди. И парней постарше — тоже, вплоть до тех, которые уже почти стали мужчинами. Египтяне говорят, что нас слишком много. Они не могут прокормить нас всех и потому продают детей, за которых можно взять хорошие деньги, но которые слишком малы, чтобы работать наравне со взрослыми мужчинами.
Нофрет не удивилась, тому что Эфраиму так неприятна эта тема. Рабство — ужасная вещь, приводящая в ярость даже ее, рабыню. Но то, что отбирали и продавали сыновей, было еще кошмарнее.
— Их отнимают у родственников, — вмешался Агарон, — и воспитывают среди чужих — среди людей, которые ничего не знают ни о нашей жизни, ни о нашем боге. — Он поднял голову, как будто они находились под открытым небом, а не под крышей, и закричал:
— О, Господин мой, великий Бог! Как ты можешь терпеть это? Как же мы отыщем их?
— Я надеюсь, — заговорила Мириам, и ее голос после этого вопля показался очень тихим, — что Господь приведет нас к ним или их к нам, когда наступит срок.
— Иногда я перестаю на него надеться, — вздохнул Иоханан, отчасти с грустной насмешкой, отчасти серьезно.
Эфраим заговорил в том же тоне:
— Я помню времена, когда на строительстве города нам было не так уж и плохо. Конечно, мы все равно находились в неволе, и некоторые из нас были знакомы с плетью даже слишком хорошо. Но у нас была еда, наши дома были лучше, чем у многих свободных людей, и никто не мешал нам поклоняться нашему богу так, как мы желали. Я даже не знаю, когда все переменилось. Это происходило медленно. Немного здесь, немного там. Возможно…
— Возможно, когда Па-Рамзес узнал, что станет царем? — предположила Нофрет.
— Очень может быть, — согласился Эфраим. — Я полагаю, ты знаешь, что он был царским строителем.
Он жил в Пи-Рамзесе и приходил наблюдать за нами. Изредка он задавал нам вопросы: как идет работа, достаточно ли у нас еды, не нужен ли нам свободный день, чтобы молиться богу. Иногда он выполнял наши просьбы, иногда нет, и тогда мы знали, что это не в его силах. Но когда царь состарился, царский строитель стал приходить реже. Он все время был у царя, чтобы потом самому стать царем.
