Когда я выходила из коляски, острая боль пронзила мне колено. Я сжала зубы и нашла в углу коляски шпагу. Потом, опираясь на нее, я, хромая, быстро вошла в дом. Галерея была освещена, двери открыты. Растерянная, я смотрела на море света, заливавшее все комнаты, полные незнакомых мне людей.
— Благодарю вас от имени Франции, гражданка! — Лафайет подошел ко мне. На изможденном морщинами лице сияли и смеялись глаза. Он отечески протянул мне руку.
— Бога ради, кто эти люди?
— Представители нации, дитя мое, — сказал Лафайет, улыбаясь.
— Народ наш прислал многочисленных представителей! — Талейран был возле меня. Сзади него стоял Фуше с двумя белыми розетками на лацканах своего сюртука. Многочисленные представители народа поклонились. Стало тихо. Только с улицы доносился отдаленный гул морского прибоя — голос толпы.
— А на улице… Чего они ожидают? — спросила я.
— Разнесся слух, что Ваше высочество были посредницей, — быстро сказала Фуше. Парижский народ ожидает возвращения Вашего высочества уже несколько часов.
— Скажите людям, что импе… что генерал Бонапарт сдался союзникам и уехал. Тогда они разойдутся от моего дома.
— Народ хочет видеть вас, гражданка, — сказал Лафайет.
— Меня? Они хотят видеть меня?
Лафайет кивнул.
— Вы принесли мир, капитуляцию без гражданской войны. Вы выполнили свою миссию, гражданка!
Я покачала головой.
— Нет, нет, только не это!..
Но Лафайет взял меня под руку:
— Покажитесь народу, гражданка. Вы спасли множество человеческих жизней. Могу ли я проводить вас к окну?
Мне не оставалось сделать ничего другого, как позволить ему отвести меня в столовую. Открыли окно, выходящее на улицу Анжу. В темноте улицы волной поднялся крик. Лафайет подошел к окну и поднял руку. Крик затих. Голос старика гремел, как фанфары:
— Граждане и гражданки, мир решен. Генерал Бонапарт сдался на милость союзников, и убедила его эта женщина…
— Табуретку!.. — прошептала я.
— Что? — спросил Розен.
— Табуретку… Я очень маленького роста для наследной принцессы, — прошептала я ему в ухо.
— …убедила эта женщина, происходящая из французского народа, гражданка, которую северный народ выбрал своей наследной принцессой. Этой женщине генерал Бонапарт отдал свою шпагу, шпагу Ватерлоо…
В темноте снова поднялся крик. Лафайет быстро отошел. Перед окном поставили табуретку. Двумя руками я держала шпагу перед собой, в темноте против окна бурлила толпа. Потом я разобрала, что они кричат. Они кричали все время одни и те же слова: «Богоматерь мира!»
Слезы лились из моих глаз, но я не вытирала их. Я держала обеими руками шпагу и поднимала ее все выше и выше. Лафайет поставил рядом со мной графа Розена, взял шандал и поднес его так, чтобы осветить шведскую форму моего адъютанта.
Вновь поднялся волной громкий крик: «Швеция! Да здравствует Швеция!», и эти слова смешались с криком «Богоматерь мира!»
Я слезла с табуретки, и окно закрыли. Я почувствовала себя чужой и потерянной в моей собственной гостиной. Представители народа стояли группами, оживленно обсуждая события. Мне даже показалось, что они ссорятся.
Кто-то сказал:
— Талейран уже начал переговоры о перемирии.
Другой сказал:
— Фуше пошлет секретного гонца к толстому Луи.
Они не собирались уходить… Я положила шпагу на полку под портретом первого консула. Мари ставила в канделябры новые свечи вместо догоревших. Она оделась в свое красивое платье из темно-синего шелка.
— Мари, я думаю, что им нужно предложить что-нибудь. Может быть вишни, которые мы хотели консервировать? И вина к ним, не правда ли?
— Я сделала бы пирожные, если бы знала. У нас большой запас муки.
— Да… ведь у нас в погребе мешки с мукой…
Я вновь услышала гул толпы на улице.
— Мари, люди, стоящие на улице, уже много дней не получают хлеба в нужном количестве. Прикажи вынести мешки с мукой из погреба. Пусть повар раздаст муку. Караульные солдаты ему помогут. Пусть каждый получит столько муки, сколько сможет унести в своем платке или шали.
— Эжени, ты сошла с ума!
Десять минут спустя представители народа накинулись на стаканы с вином, как будто много дней мучались жаждой, и звук разгрызаемых вишневых косточек слышался из всех углов комнаты.
У меня болело колено. Я, хромая, подошла к двери. Талейран остановил меня:
— Ваше высочество ранены?
— Нет, нет. Я только устала, Ваша светлость.
Он поднес к глазам лорнет.
— Наш друг, республиканец Лафайет, кажется, был старой любовью Вашего высочества?
Взятый им тон меня возмутил. Я очень рассердилась.
— Это единственный человек в этой комнате, у которого чистые руки, — заявила я.
— Действительно, Ваше высочество. Он все время занимался своим садиком и умывал руки касательно всех событий. Сейчас его руки безусловно чисты!..
За окнами послышалась команда. Талейран прислушался.
— Это раздача муки, — пояснила я.
Подошел Лафайет, его глаза смотрели на меня с такой нежностью, будто он хотел меня поцеловать.
— Как вы добры, дитя мое! Вы начали с посредничества, а теперь раздаете жизнь!
— Вы так добры и рассудительны, — сказал Талейран с улыбкой, беря бокал у слуги. — Эта маленькая страна с большим будущим, — он поднял в мою честь бокал: — За Швецию, Ваше высочество!
Я вспомнила, что весь день ничего не ела и не пила. Но в это время я увидела, что Фуше хочет взять шпагу.
— О, нет, м-сье министр, — воскликнула я и, прихрамывая, быстро подошла к нему.
— Но французское правительство… — начал он. Впервые я увидела блеск его маленьких глаз. Жадный блеск!
— Шпага была отдана союзникам, а не французскому правительству. Я сохраню ее, пока генерал Блюхер или Веллингтон не решат, как с ней поступить.
Наконец, я смогла уйти в спальню. Моя коленка посинела и распухла. Мари, качая головой, сняла с меня пыльное платье. На улице стало тихо.
Я пишу дневник, а за окнами уже занимается утро.
Папа, Лафайет постарел. А тот листок с Декларацией Прав человека отдан мною уже давно Персону и теперь находится в Швеции…
С момента возвращения Наполеона с Эльбы прошло девяносто… девяносто пять…, нет — сто дней. Сто дней — сто веков! Неужели мне всего тридцать пять лет? Жан-Батист далеко, а Дезире в Париже. Когда же эти двое будут жить вместе? Мне кажется, что пора закончить мой дневник, папа!
Глава 52
Париж, февраль 1818
Это случилось!.. Хотя я уже давно пыталась приучить себя к мысли, что это должно произойти, я никак не могла себе представить, как это будет… Это случилось, и ничего, ничего нельзя сделать, чтобы этого не было…
