— Теперь мы не сможем ездить к тете Жюли. Тебе придется уехать в Стокгольм. Тетя Жюли будет очень огорчена. Она так надеялась, что ты будешь ее навещать.
— Она может и дальше надеяться. Я буду у нее бывать, — сказала я, проходя в спальню.
Я бросилась на кровать, и меня обступили тени. Жюли Бонапарт… Выгнанная из Франции, как все Бонапарты, она смогла прожить у меня всего неделю, а потом выехала со своими детьми в Бельгию. С тех пор я каждые два месяца пишу Людовику просьбу о разрешении Жюли жить в Париже и каждые два месяца получаю самый галантный отказ. Тогда я еду в Брюссель, чтобы подбодрить и утешить Жюли. И каждый раз, когда я приезжаю, она жалуется мне на свою жизнь. Зять Жозеф не выдержал этой жизни долго. Он принял имя графа Сюрвильера и отбыл в Америку. Там он купил себе ферму в окрестностях Нью-Йорка. Его письма стали спокойнее, он вспоминает молодость и хозяйство своей матери на Корсике.
Бледная и худая, Жюли переползает с кровати на софу и с софы на кровать. Непонятно, как она думает поправить свое здоровье при такой жизни. И она не мечтает уехать к мужу в Америку. Я ласкаю ее руки, кладу компрессы ей на лоб. Жюли, мы росли вместе, мы с тобой дружим всю жизнь. Когда, когда ты разлюбила Жозефа?
Сколько лиц склоняется надо мной в темноте спальни?.. Расстрелянные, заключенные в тюрьмы, высланные в изгнание… Людовик все-таки заинтересовался списком, о котором когда-то шел разговор. Сейчас он остался почти один. Он отправил в изгнание даже своего министра полиции Фуше, герцога Отрантского.
Жюли в Брюсселе, Жозеф в Америке, остальные Бонапарты в Италии, а я в Париже, и король Людовик, вероятно, нанесет мне визит сочувствия…
Вдруг я с испугом подумала, что не помню, где письмо Жана-Батиста. Я оставила его в гостиной, а должна была его уничтожить!
Вошла Мари и зажгла свечи. Сейчас она будет меня стыдить, ведь я улеглась на шелковое одеяло с ногами, да еще в туфлях. Но Мари не стыдила меня. Она осветила мое лицо свечой и смотрела на меня, как давеча Марселина.
— Не ругай меня, я сейчас сниму ботинки.
— Твоя племянница сказала мне… Ты бы могла и сама мне сказать!.. — проворчала Мари.
— Я знаю, что ты думаешь. Ты думаешь, что это не пришлось бы по вкусу моему покойному папе, — сказала я, чтобы предупредить ее.
— Подними руки, я сниму с тебя платье, Эжени.
Я подняла руки. Она сняла платье.
— Хорошо. Теперь держись прямо и подними голову, Эжени. Неважно, что могло бы быть и что произошло. Теперь ты королева, так постарайся быть хорошей королевой. Когда мы уезжаем в Стокгольм?
Я взяла письмо и еще раз перечитала быстрые строчки. С какой торопливостью они были написаны! Я должна исполнить его желание. Я поднесла листок к пламени свечи.
— Ну, так когда же мы уезжаем, Эжени?
— Через три дня или немного позже. Таким образом, у меня не будет времени принять короля Луи. А вообще мы уезжаем в Брюссель, Мари. Жюли нуждается во мне, а в Стокгольме я лишняя.
— Без нас не может состояться коронация, — запротестовала Мари.
— Может. Иначе бы пригласили.
Последний уголок письма обратился в пепел. Я взяла мой дневник и записываю все. Я так давно не писала. Вот оно и случилось — я стала королевой Швеции!
Это письмо лежало вместе с остальными на моем ночном столике. Темно-зеленый конверт. Адресовано Ее величеству королеве Швеции и Норвегии. Я распечатала конверт.
«Мадам, я получила известие, что мой сын, император Франции, умер на острове Святой Елены пятого мая этого года».
Я подняла глаза. Комод, туалетный стол, зеркала в золоченых рамах… Ничего не изменилось. Ни портрет Оскара, когда он был еще ребенком, ни маленький портрет Жана-Батиста. Все было на привычных местах…
Я продолжала читать: «…умер на острове Святой Елены пятого мая этого года. Его останки были похоронены по приказу губернатора острова с почестями, отдаваемыми генералу. Английское правительство запретило вырезать на могильном камне имя Наполеона. Они хотели высечь слова „Н. Бонапарт“. Однако я настояла, чтобы на могиле не было ничего написано.
Я диктую эти строчки моему сыну Люсьену, который живет со мной в Риме. Моя жизнь идет к концу. Я, увы, ослепла. Люсьен начал читать мне мемуары моего сына, которые он диктовал графу Монтолону на Святой Елене. В этих мемуарах есть одна строка: «Дезире Клари была первой любовью Наполеона». Отсюда вы видите, мадам, что мой сын никогда не переставал думать о своей первой любви. Поскольку мне сказали, что рукопись скоро будет издана, прошу вас сообщить мне, не пожелаете ли вы, чтобы эта фраза была изъята. Мы понимаем, что в вашем высоком положении могут быть обстоятельства, которых вы хотели бы избежать, и мы охотно сделаем для вас все, что вы пожелаете.
Позвольте передать почтительнейший поклон моего сына Люсьена, а также заверить вас в моей постоянной симпатии.»
Старая слепая женщина сама подписала письмо. С трудом можно было разобрать написанное по-итальянски: «Летиция, мать Наполеона».
Днем я спросила Мариуса, каким образом было доставлено мне письмо. Поскольку Мариус исполняет обязанности маршала моего двора, он в курсе дела.
— Это письмо привез атташе шведского посольства. Оно было вручено поверенному в делах Швеции в Риме.
— Ты видел герб на конверте?
— Нет.
— Это последний конверт с гербом императора. Прошу тебя отправить деньги в посольство Англии и попросить их возложить от моего имени венок на неизвестную могилу на острове Святой Елены.
— Тетя, ваше желание не может быть выполнено. На острове нет цветов. Ужасный климат острова не позволяет расти ни цветам, ни деревьям.
— Как вы думаете, тетя, теперь Мари-Луиза выйдет замуж за графа Нейперга, от которого у нее уже трое детей? — спросила Марселина.
— Она давно замужем, дитя мое. Папа разрешил ей развод с первым мужем.
— А сын от первого брака? Король Римский всего несколько дней носил имя Наполеона II во всех официальных документах. Это было в течение ста дней, когда император возвратился во Францию! — Тон Мариуса был задирист.
— Этот мальчик называется теперь Франсуа-Жозеф-Шарль, герцог Рейхштадский, сын Мари-Луизы, герцогини Пармской. Талейран мне показывал копию правительственного указа.
— А о его отце даже не упоминается?
— Нет. Если верить документам, то его отец… неизвестен.
— Если бы Наполеон знал, что его ожидает… — начала Марселина.
— Он знал, — коротко ответила я.
Потом я села за мой секретер. Остров без цветов… Остров, где все гибнет… Наш сад в Марселе, окруженный полями, да, полями и лугами…
