В Париже не удалось обрести душевный покой, и семья Путятиных решила перебраться в Лондон. Там состоялась долгожданная встреча с Дмитрием, которая ошеломила Марию: перед нею был взрослый мужчина, а не мальчик, чей образ сохранился в ее памяти. Удалось также узнать, что княгиня Ольга Валерьяновна с дочерьми смогла выбраться из Петрограда в Финляндию.
Радостной новостью оказалось и то, что шведские родственники бывшей герцогини Сёдерманландской сохранили ее драгоценности (те самые, присланные из России в самодельных тайниках: в свечах, бутылках и тому подобном), и теперь их привез в Лондон шведский кронпринц Густав Адольф. Это оказалось очень кстати: жить было не на что, на эти украшения оставалась вся надежда.
Увы, она не получила за них подлинную цену – ювелирный рынок в то время был переполнен русскими драгоценностями, скупщики камней нарочно сбивали стоимость. Драгоценности таяли, не слишком-то поправляя бюджет. А что будет, когда их запасу придет конец?
Об этом она думала непрестанно, и мысли навевали одну тоску. Ни она, ни ее любимые мужчины, муж и брат, совершенно не были приучены работать, что-то делать. Боевые качества русских офицеров никому не были нужны… Да и Лондон скоро опостылел Марии – прежде всего потому, что ей решительно нечем было себя занять.
И вот как-то раз она вспомнила, что в прошлые времена была недурной рукодельницей. Ее научили вязать, шить, вышивать. А в Лондоне вошли в моду вязаные вещи. Мария купила спицы, шерсть… Первый блин вышел комом: свитер получился необъятным. Со вторым блином, то есть свитером, тоже случилась промашка: вязаное полотно сквозило, словно сито. Зато третий получился – загляденье, и Мария отнесла его в магазин. Хозяйка заплатила 21 шиллинг и попросила приносить подобные вещи еще. От изумления Мария почувствовала себя неловко: так легко заработать так много денег?!
Ну, насчет «легко» и «много» – это она напрасно, конечно… Не выпуская спиц из рук с утра до вечера, освоив еще и вязку платьев (за них платили в два раза больше), доводя до исступления брата и мужа беспрестанным мельканьем спиц и счетом петель, она все равно не могла заработать больше шести фунтов в неделю. Сущие гроши! Поэтому Мария перестала тратить силы на вязание и решила заняться шитьем. Кстати, у нее получалось очень недурно! Для какого-то званого обеда она скопировала вечернее платье от модного модельера Калло. И жадно ловила выражение лиц гостей: все ли в порядке с платьем? Учитывая, что спинку подгонял на ней муж, за эту часть своего платья она волновалась больше всего. Но вроде все обошлось. В конце концов она обшила и себя сверху донизу, и своих мужчин.
Однако ее усилия хоть и давали изрядную экономию, но денег не прибавляли. Мария не могла придумать, чем бы еще заняться, какую найти работу. Что характерно, она не чувствовала себя ни униженной, ни несчастной оттого, что принуждена трудиться, но хотелось, чтобы при этом можно было и получать хоть какое-то удовольствие, а не просто уныло зарабатывать деньги.
В то время пришла весть из Парижа: туда добралась княгиня Ольга Валерьяновна, вдова отца. Путятины с мужем немедленно поехали во Францию, где Мария увидела лишь тень прежней роскошной красавицы…
Несмотря на трагические воспоминания, Париж на сей раз произвел на Марию гораздо более приятное впечатление. Жизнь здесь бурлила, так, может быть, здесь ей удастся найти какое-то применение своим силам?
Кстати, этот год был ознаменован еще одним очень важным событием. Марии удалось – с согласия шведского короля, ее бывшего свекра, – встретиться в Копенгагене, на нейтральной территории, со своим сыном Леннартом. Это имело для нее тем большее значение, что приехали из России родители Путятина и привезли страшную весть о смерти внука, сына Марии Романа. Теперь она поняла: какое счастье, что где-то есть еще и Леннарт!
Что характерно, встреча с бывшим свекром, который приехал с частным визитом в Париж, прошла более живо, более тепло и эмоционально, чем свидание с Леннартом. Густав Шведский не забыл свою несколько взбалмошную, но такую обворожительную сноху и давно простил ей тот скандал, который она некогда учинила в августейшем семействе. А касаемо отношений с подросшим, но до сих пор не знавшим матери Леннартом… то, забегая вперед, можно сказать, что после этой первой встречи мать и сын встречались еще несколько раз и если не стали друзьями, то уж близкими людьми точно остались. Мария как-то раз даже уберегла сына от династического брака с голландской принцессой Юлианой (слишком уж печален был ее собственный опыт в супружеских отношениях такого рода!). И остаток дней своих она прожила рядом с сыном…
Но вернемся в Париж, к делам семьи Путятиных. Почти сразу Сергею удалось устроиться на работу в банке, а брат Марии Дмитрий получил место в фирме по продаже шампанских вин в Реймсе. Дела у него пошли весьма хорошо, и, очень может статься, он сделал бы карьеру виноторговца, когда бы случайно не познакомился на курорте в Биаррице – благодаря Феликсу Юсупову, который вел во Франции весьма рассеянный образ жизни, – со знаменитой модисткой Габриэль Шанель, которую все звали просто Коко. Утонченная красота «подлинного Романова» произвела такое впечатление на овернскую крестьянку, что она не называла Дмитрия иначе, чем «мой нежный принц». И это при том, что она презирала даже намеки на титулы и «голубую кровь»! То, что он, аристократ, спал теперь с бывшей крестьянкой, придавало этой связи тот оттенок извращенности, которая была по душе Дмитрию Павловичу. Не зря же он столько лет числился другом великого распутника Феликса Юсупова, известного самыми неожиданными пристрастиями…
Между тем Мария продолжала шить себе и на продажу наряды, занималась благотворительностью для русского Красного Креста, отдавая этому огромные силы и гораздо больше денег, чем могла себе позволить, страдала от откровенного отчуждения соотечественников, от пренебрежения и даже презрения тех, кто раньше заискивал перед ней, продавала драгоценности… и непрестанно думала, где найти источник дохода. Через Дмитрия она ближе познакомилась с Шанель, и Мария искренне восхитилась этой поистине великой художницей, чья деловая хватка позволила ей оставить позади многих мужчин, в том числе в мире моды – мире, как раньше считалось, сугубо мужском.
«Деловые женщины были в Париже наперечет, их не принимали всерьез, но блестящие способности Шанель уже привлекли к ней внимание, – рассказывала о своей новой знакомой Мария. – Она не обучалась ни искусству модельера, ни портняжному делу – просто у нее была толковая, думающая голова. Родившись в провинции, происхождения самого скромного, она кем только не перебывала, даже „мальчиком“ на конюшне. Наконец открыла в Париже маленькую мастерскую дамских шляп на средства умного друга, который сам был деловым человеком и хорошо направил ее.
