– Я тоже несколько месяцев не имел чести видеть месье Шовелена, – с явной иронией сказал его королевское высочество. – Если я не ошибаюсь, сэр, то вы как-то весьма скоропалительно покинули двор моего отца в прошлом году?
– Нет, ваше королевское высочество, – весело вмешался сэр Перси. – У моего друга, месье… э-э-э… Шобертена, и у меня было одно очень важное дельце, которое можно было обсудить только во Франции… Я прав, месье?
– Совершенно, сэр Перси, – жестко ответил Шовелен.
– Нам было необходимо обсудить отвратительный суп в Кале, – продолжал сэр Перси все тем же насмешливым тоном. – А также вино, которое, клянусь, было просто уксусом. Месье… э-э-э… Шабелен… Нет, нет, прошу прощения… Шовелен… Месье Шовелен и я совершенно сошлись в этой точке зрения. Единственное, в чем мы с ним не сговорились, был табак.
– Табак? – рассмеялся его королевское высочество весьма удивленно.
– Да, ваше высочество, табак… У месье Шовелена, к примеру, если вы позволите так выразиться, несколько изощренный вкус, и он предпочитает смешивать табак с перцем… Разве не так, месье… э-э-э… Шодурен?
– Шовелен, сэр Перси, – сухо поправил бывший посол.
Он вынужден был сохранять самообладание и выглядеть спокойным и любезным, в то время как враг нагло шутил и насмехался над ним. Маргарита не сводила внимательных глаз с его лукавого проницательного личика; пока трое мужчин разговаривали, она словно потеряла ощущение реальности. Все происходящее казалось странно знакомым, как сон, виденный однажды.
И вдруг ей стало совершенно отчетливо ясно, что вся сцена была тщательнейшим образом спланирована и подготовлена: и балаган с ярким плакатом, и мадемуазель Кондей, домогающаяся ее покровительства, и приглашение молодой актрисы, и неожиданное появление Шовелена – все, все это было замешано и сварено не здесь, не в Англии, а где-то там, в Париже, среди темного сброда кровожадных убийц, приготовивших последнюю западню отчаянному авантюристу, известному под именем Сапожка Принцессы. Она же была всего лишь марионеткой, играющей отведенную ей роль – сделав все, что они предполагали, и сказав именно те слова, которых от нее ждали. Но, взглянув на мужа, она увидела, что он совершенно далек от всего этого, что он совершенно не подозревает о западне, о которой все, кроме него, здесь знали. Маргарита попыталась избавиться от колдовского наваждения, досады, ощущения себя механической игрушкой, но это ей не удалось. Воля ее казалась парализованной, а язык и вовсе отказывался служить.
Словно во сне, она слышала, как его королевское высочество спрашивает имя молодой актрисы, просящей милостыню для бедняков Парижа.
Это тоже было заранее подстроено. Принц Уэльский на мгновение стал марионеткой, созданной лишь для того, чтобы сказать и сделать то, что предписали для него Шовелен и его коллеги во Франции. И Маргарита уже абсолютно автоматически представила принцу демуазель Кондей.
– Если вашему высочеству будет так угодно, – проговорила она, – мадемуазель Кондей споет несколько очаровательных старых французских песенок завтра на моем вечере…
– Ради Бога, ради Бога, – поспешил ответить принц. – Мне довелось слышать кое-какие из них во времена моего детства. Они поэтичны и милы… Я знаю… Мы будем в восторге, если мадемуазель нам споет. А, Блейкни? – добродушно добавил он. – Ты разве не пригласишь завтра на свой раут и месье Шовелена?
– О, об этом и говорить нечего, ваше высочество, – откликнулся сэр Перси с живостью гостеприимства и самым доброжелательным поклоном в адрес своего жесточайшего врага. – Мы ждем месье Шовелена. Мы с ним так давно не виделись, что он будет принят в доме Блейкни с великой радостью.
Происходила она из самых низов: говорили, что мать ее была кухаркой в доме герцога де Марни. Однако Дезире получила кое-какое образование и, несмотря на то, что начала свой жизненный путь костюмершей в одном из небольших парижских театриков, очень быстро сделалась едва ли не самой популярной актрисой Парижа.
Дезире была невысокого роста, смуглая, изящная в манерах и обращении, с грациозной гибкой фигуркой. Ее крохотные ручки и ножки никоим образом не выдавали низкого происхождения. Волосы ее, всегда свободные от пудры и уложенные так, что слегка нависали надо лбом, были мягкие и пышные. Подбородок был круглым и маленьким, шея гибкой и длинной, губы – невероятно красными. Тем не менее хорошенькой ее нельзя было назвать – в этом сходились все женщины. Кожа была грубовата и слишком темна, а глаза узки и раскосы. Нет, она решительно не была хорошенькой.
Однако она пленяла мужчин! Возможно потому, что так безыскусно стремилась к этому! Женщины утверждали, что демуазель Кондей никогда не оставит мужчину в покое, пока не пленит, не захватит его внимания хотя бы на пять минут в перерывах между танцами, при переходе грязной улицы… В течение этих коротких мгновений она стремилась полностью поглотить внимание мужчины и даже попытаться вызвать восторг и обычно всегда преуспевала в этом.
Таким образом, женщины ее ненавидели; мужчинам она нравилась: всегда лестно вызывать подобное внимание.
И Кондей могла бы быть вполне довольна собой – она, как Мадлен из мольеровских «Жеманниц», была просто неподражаема.
И вся эта жизнь Дезире Кондей происходила как раз в те золотые деньки накануне страшных времен, когда Париж сошел с ума, когда в нем поселилась Королева Террора и бывший король Людовик был казнен.
Кондей своей легкомысленной головкой сразу же поняла, что лучше всего в такой ситуации сбежать в Лондон. Идея, конечно, была весьма авантюрна; эти скучные англичане за морем так плохо понимали, что такое настоящая актерская игра! Трагедия? Хорошо! Passons! Их тяжеловесные актрисы еще могут сыграть одну-две большие сцены, в которых гренадерская внешность и командирский голос не окажутся лишними, а выпирающие зубы останутся незамеченными в агонии драматического экстаза.
Но комедия! Ах, ça non, par example![4] Демуазель Кондей видела несколько английских леди и джентльменов в былые времена в Тюильри и решительно никого не могла представить играющими пикантные сцены из Мольера и Бомарше.
Демуазель Кондей считала, что у каждого англичанина врожденные огромные зубы, а большие зубы отнюдь не способствуют комедийному действу, где нужно хорошо говорить, улыбаться и кокетничать.
Ее же собственные зубки были маленькими, белыми и острыми, как у котенка. Да! Демуазель Кондей думала, что это будет страшно интересно – приехать в Лондон и показать лавочной нации, какое приятное и изящное наслаждение может давать театр.
