И вот до Гриши дошло наконец, чего от него ждут. И он, прервав речи, положил весла на дно лодки и взял Грушеньку за руки. Лодка закачалась, по темно-зеленой воде побежала быстрая рябь. И в самый тот момент, когда кроме них двоих на свете вроде никого и не осталось, – с высокого берега окликнули пронзительно и удивленно:
– Лаурка?!
Грушенька дернулась, резко отшатнувшись, поглядела – что, откуда? Берег зарос буйной зеленью, она не сразу разглядела в ней пестрое пятно. Пятно задвигалось, стало видно, что это – женщина, машущая рукой:
– Давай, давай! Аль не признала? Свои!
– Грушенька, это ведь тебя, – сказал Гриша, приглядываясь.
Деваться было некуда. Грушенька, сдерживая вспыхнувший озноб, быстро кивнула:
– Ну, да. Из… Луги. Жили рядом… Давай пристанем. Ты только не подходи, я с ней сама поговорю. Она… я тебе объясню потом…
Выбравшись из лодки, она почти бегом кинулась к дородной девице, обернутой в просторную, с пунцовыми и желтыми розами шаль. Девица, не слишком трезвая, переминалась с ноги на ногу – то ли холодно ей было, то ли хотелось до ветру. Из-за любви к бутылке ее и выгнали из шляпной мастерской месяц назад; у Прасковьи Тарасовны с этим всегда было строго.
– Ой, мы какие! – завопила она, мыча от восторга и заслоняясь растопыренной пятерней от Грушиного великолепия. – Прям барышня блаародная! Ну, как же: бобрика подцепила. Нюся тебе уж и не подружка, в упор не видишь.
– А тебе непременно орать, – Грушеньку затрясло сильнее, уже не от страха, от злости, – видишь, я не одна. Чего лезешь?
– Как чего? – Нюся удивленно захлопала глазами. – И я с вами. Может, ему две-то лучше.
– Не лучше! Понятно? Не лучше! Катись отсюда!
– А-а… У бедного студентика только на одну девку денежек хватило… А, может, – Нюсе в голову явилась внезапная мысль, она даже икнула, – может, у вас эта… любовь? Может, он думает, что ты порядочная?
– Ничего он не думает!
Больше всего на свете Грушенька хотела сейчас, чтобы толстая дура Нюся немедленно оступилась на скользком берегу, рухнула в воду и утонула. Честное слово, и сама бы помогла – если б не у Гриши на глазах!
– Ты, вот что, – она, переведя дыхание, заговорила быстро, тихо и отчетливо, – забудь, что я такая существую, поняла? Иначе хуже будет. Ты меня знаешь.
– Да ты, правда, чего… – слегка оторопело бормотнула Нюся, на всякий случай пятясь.
Да уж, Лауру она знала. Тихонькая, махонькая, эдакий цветочек беззащитный. А как Жаннетке в лицо кипятком-то плеснула! И за что? Ну, покопалась без спросу в ее комнате – не для воровства, так… любопытно же! А Лаура-то и войди. Чайник несла из кухни, так весь этот чайник – в Жаннетку! Хорошо, та успела прикрыться, руки только обварила. И ничего ей за это не было. Хозяин, говорили, только посмеялся: мало, мол. Надо было с ног до головы кипятком окатить!
В общем, связываться с Лаурой Нюсе как-то не очень хотелось.
– Беги давай, да поскорее! – Грушенька шагнула к ней, сузив глаза. Нюся, отпрыгнув, и впрямь поскользнулась – но, слава Богу, не упала, успела ухватиться за куст. С него брызнул на нее и Грушеньку дождь капель вперемешку с сиреневыми цветами.
– Дура малахольная! – долетело спустя минуту – уже издалека. Грушенька передернула плечами, стараясь не бежать – идти по влажной траве неторопливо и спокойно. Гриша, стремительно выбравшись из лодки, подал ей руку. Хотел поддержать, обнять… она отшатнулась. Господи, он же все слышал!
– Не знаю, что ей нужно было, – сообщила она с вызовом, изо всех сил стараясь, чтобы голос не дрожал.
– Да что; денег, наверно, – Гриша, хмурясь, проводил взглядом удалявшуюся Нюсю, – вот бедняжка.
– Бедняжка? Это почему?!
– Как же, ведь она… Ох, Грушенька, – он таки обнял ее, и она уже не стала отстраняться.
Не услышал? Не понял?..
– Ты, милая, о таких вещах ничего не знаешь, и замечательно.
У Грушеньки радостно затрепыхалось сердце. И правильно: замечательно, и хватит об этом! Подумав так, она тут же заявила – будто черт ее в бок толкнул:
– Почему не знаю? Я, Гришенька, не маленькая, и глаза у меня есть. Ты хотел сказать, что она… она… В общем, одно не понятно: с чего это она – бедняжка!
– Вон оно что. Ты, значит, тоже считаешь, что за свою судьбу каждый отвечает сам? Что выбрал, в том и виноват?
– Тоже? А кто еще так считает? Софья Павловна, да?
– Соня! Соне многое, по-моему, просто кажется. Как все писатели, она, сама о том не подозревая, убеждена в реальности выдуманных понятий… Но, знаешь, давай не будем об этом, а? Девушку жаль, конечно… Однако, что за имя она тебе дала! Лаура! В тихой Луге благонравные девицы, оказываются, вздыхают над Петраркой. Лаура, Лаура!..
Меж стройных жен, сияющих красою,
Она царит – одна во всей вселенной,
И пред ее улыбкой несравненной
Бледнеют все, как звезды пред зарею…
– Только бы и глядела на него, только бы и слушала, – Грушенька заморгала, стряхивая с ресниц слезы, – Лиза, а вдруг он не бросит меня, когда узнает, а? Вдруг?
Лиза отвернулась, пряча улыбку. Грушенька и смешила ее, и раздражала. Причем раздражала – все больше. Чем? Да глупостью непроходимой. А если честно… то – в основном тем, что все труднее было смотреть на нее свысока. Мешала зависть.
Ох, как завидовала Лиза этой смешной бесхитростной любови… Хотелось крикнуть: дура! Давно бы призналась! Такие, как он, таких, как ты, не бросают! Они их спасать рвутся, потом женятся и мучаются всю жизнь!
Вот если б он меня – так… Да без толку; даже и не мечталось об этом. Впрочем, мечтаниям Лиза вообще никогда не предавалась, и в самом этом слове ей виделось что-то глупое и нечистое: точно как в Грушеньке-Лауре.
– Не о том думаешь, подружка, – вздохнула она, оборачиваясь к зеркалу и поправляя аккуратный завиток, – бросит, не бросит. Как бы его самого…
Она умолкла, внимательно глядя в зеркало, в котором отражалась Грушенька. Та, кажется, ее и не слышала: уставясь перед собой смутно блестящим взором, бормотала что-то вполголоса… никак, стихи? Ой, господи прости, кому сказать – не поверят! У тумановской шляпницы – возвышенная любовь. Как раз Софье Павловне в новый роман.
– И пред ее улыбкой несравненной бледнеют все… а дальше не помню. Представляешь, Лизонька, это ж про Лауру. Была такая, Гриша рассказывал, давно и в другой стране. Красавица из красавиц…
– Эй, ты меня-то послушай! Гриша твой тебе не рассказывал, что денег назанимал у Туманова?
– И влюбился в нее один сочинитель… Что? Что ты сказала?!
