Он глубоко вздохнул, пальцы его крепче впились в ее плечо.
– Знайте – что бы ни произошло, что бы я ни сказал, я никогда вас пальцем не трону, Эмма. Ну, – он снова взглянул на нее с этой своей беспечной усмешкой, – разве что вы меня сами попросите.
А что он сделает, если она попросит?… О Господи! Всепожирающий огонь прошлой ночи снова начал разгораться.
Он встретил ее взгляд в зеркале. Глаза его пылали жаром, но через долгую минуту он отвернулся, подошел к кровати и начал развязывать бечевку на коричневой бумаге.
– Держите. Я хочу, чтобы вы это примерили.
Воткнув в волосы последнюю шпильку, Эмма заинтригованно повернулась к нему:
– А что это?
Он отбросил в сторону бечевку, разорвал бумагу, и из свертка выплеснулись бесконечные, как ей показалось, ярды черного шелка с мехом.
Люк поднял плащ с капюшоном из черного шелка, подбитый шерстью и отороченный мягчайшим на вид мехом. «Горностай, – подумала Эмма, – белый мех с черными пятнами! И меховая муфта в тон».
Она долго смотрела на плащ и муфту, чувствуя, как глаза обжигают непрошеные слезы.
– О, Люк. – Она сглотнула. – Я… вы… Нет. Это чересчур.
– Вовсе нет. Я пообещал, что постараюсь защитить вас. Вчера вы промерзли до костей и могли бы вообще умереть. Это должно уберечь от холода.
– Я не могу принять такой подарок.
– Не подарок – необходимость. Я не могу допустить, чтобы вы замерзли насмерть.
Они долго смотрели друг на друга, затем Люк шагнул вперед.
– Встаньте.
Эмма встала. Он накинул ей на плечи прекрасно сшитый плащ, легкий, мягкий и теплый. Затем надел ей муфту на одну руку, и Эмма послушно сунула в нее и другую.
– Я в жизни не ощущала ничего настолько мягкого, – сказала она.
– Как, по-вашему, достаточно тепло?
– О да.
Он какое-то время изучал ее. Во взгляде сквозило удовлетворение. Затем снял плащ с ее плеч и положил обратно на кровать.
– Завтрак? Нас сегодня ожидает долгая дорога.
Эмма просто жаждала раскинуть руки и крепко его обнять, и расцеловать, и поблагодарить за чудесный, чуткий поступок. Но она ограничилась простым ответом:
– Да. Завтрак.
Когда они покинули гостиницу «Кембридж», уже перевалило за полдень, и впереди их ждала долгая дорога. Они дважды меняли лошадей, и наконец теперь их везла пара гнедых кобыл, обе со звездочками на носу. Люк с Эммой решили, что это, должно быть, сестры, возможно, даже близнецы.
Весь день они с Люком дружески беседовали, а на поздний ленч остановились в таверне на берегу Северна, с чудесным видом на Молверн-Хиллс. Проведя детство рядом, в Айронвуд-Парке, Люк отлично знал эти места и за трапезой рассказывал об их географических особенностях. Несмотря на кажущуюся легкость товарищества, Люк чувствовал себя все неуютнее. Что произойдет сегодня ночью? Попросит ли он ее снова лечь вместе с ним? Ему этого очень хотелось. Но еще больше хотелось другого – того, на чем он обещал не настаивать.
Правда заключалась в том, что чем дольше он сидел рядом с Эммой, разговаривал с ней и узнавал ее, тем больше восхищался этой женщиной. Ее пышное, соблазнительное тело вызывало у него порочные картинки, а быстрый, живой ум просто завораживал. Кроме того, в ней было что-то еще, что-то неопределимое. Ему казалось, что они подходят друг другу, как две половинки яичной скорлупы, у которых совпадают идеально неровные края.
Это, конечно же, была совершенно безумная мысль. Он знаком с ней каких-то два дня. Впрочем, ему никогда не выпадала возможность провести рядом с кем-то долгие часы, не делая ничего, а просто любуясь пейзажем и разговаривая.
И несмотря на то что он страстно хотел Эмму, он все яснее понимал, что перед ним действительно леди, и хотя она какое-то время была замужем, в вопросах интимной жизни мужа и жены она исключительно невинна. Весь прошлый год ей было очень нелегко, но она не утратила детской наивности.
Да, тело отчаянно жаждало Эмму, но Люка уже начинало беспокоить чувство вины за непристойное поведение. Не следовало целовать ее в тот первый вечер. Он совершенно неправильно все понял.
Люк хотел, чтобы Эмма оставалась такой же невинной. И пусть дьявол, живущий у него внутри, требовал затащить ее в темное местечко и обесчестить, Люк осознавал, что с этим желанием нужно бороться.
День клонился к вечеру. Они ехали по направлению к Вустеру, и Люк размышлял о том, как хорошо он начал понимать Эмму. Гораздо лучше, чем до сих пор понимал любую женщину. Обычно он не сидел на скамейках и не разговаривал с ними. Обычно у него имелись куда более насущные потребности, в число которых не входили долгие беседы.
К удивлению, разговаривать с Эммой ему нравилось. Нравилось, как она говорит о местах, которые они проезжают, нравилось слушать рассказы о ее прошлом – о шалостях и ссорах с гувернантками и матерью, о школьных годах, проведенных в пансионе, о сестре Джейн, которой Эмма искренне восхищалась, об отце, страдавшем каким-то заболеванием сердца. Он удачно избегал разговоров о ее покойном муже и о Роджере Мортоне, потому что еще вчера понял, что ни к чему хорошему они не приведут – Эмма расстроится и опять потеряет уверенность в себе, а сам он ужасно разозлится. До Эдинбурга еще далеко, и у них полно времени до того, как придется затронуть эту тему.
Она надеялась, что он расскажет о своей семье, и особенно интересовалась Трентом.
«Разумеется, она интересуется Трентом, – сухо думал Люк. – Им все интересуются».
– Расскажите мне о своем брате, – попросила Эмма, когда они одолели очередной подъем и впереди, в отдалении, показался Вустер – из-за деревьев выглядывали пики собора.
– У меня четыре брата, – сказал он. – О ком из них вы спрашиваете?
Ей хватило совести покраснеть.
– Ну, полагаю, начать можно с герцога.
Люк вздохнул:
– И что вы хотите узнать?
– Какой он? Похож на вас?
– Нисколько. – Он уставился на дорогу, пытаясь сдержать презрительный смешок.
Эмма искоса посмотрела на него.
– Ну что ж. Но по крайней мере, вы почти ровесники, так?
– Да. Между нами меньше двух лет разницы.
– Опишите его.
Он привык, что его вечно расспрашивают про Трента, но почему-то именно ее интерес к этому человеку вызвал внезапное раздражение.
– Вы же знаете, он женат.
«Черт, это прозвучало грубо. Я становлюсь желчным и язвительным».
– Конечно, – негромко сказала она. – Последние два месяца вся Англия только и делает, что говорит о его свадьбе.
– Верно! – почти прорычал Люк.
Эмма нахмурилась и всмотрелась в него оценивающим взглядом золотистых глаз.
