— Я не добр, и в твоей благодарности, рабыня, не нуждаюсь. Но требую от тебя опрятности. Сейчас я уйду, но, когда вернусь, ты должна предстать чистой перед взором мерзкого зверя, за которого ты меня принимаешь. Я могу обернуться и зверем, но лучше тебе не видеть, как я щелкаю зубами и рву жертву на части…
— Конечно, я с удовольствием искупаюсь. — Эстер была готова согласиться со всем, лишь бы он поскорее удалился.
— А ты не собираешься снять сорочку? — поинтересовался Халид. — Как же ты будешь мыться в одежде?
— Да-да. Я сниму ее.
— Ну?
— Что ну?
— Снимай сорочку. Или мне помочь тебе? Эстер молчала.
— Что ты должна сказать, если господин предлагает тебе помощь?
— Спасибо.
Халид свирепо взглянул на нее, и она быстро поправилась:
— Благодарю тебя, мой милостивый господин, Халид-бек. Раздень меня, пожалуйста.
Ирония, прозвучавшая в ее голосе, не укрылась от турка, но он предпочел оставить ее без внимания и удалился с нарочитым достоинством. Каждый из них играл свою роль, — только одному актеру спектакль доставлял удовольствие, а другой все больше погружался в бездну отчаяния.
За пределами душного шатра Халид вновь стал прежним Халид-беком, грозой иноверцев. Мечом Аллаха.
— Скачи с посланием к Михриме, — обратился он к доверенному слуге.
— К твоей матушке? О, как я рад буду снова лицезреть ее, — просиял Абдулла.
— Скажи ей, чтобы она купила на невольничьем рынке говорящего по-английски и по-французски евнуха. И пусть его доставят в мой городской дом. Мы скоро туда прибудем.
— Евнуха? — переспросил Абдулла в недоумении.
— А кто, по-твоему, будет переводить тарабарщину, которую она произносит, и обслуживать ее?
— Ты покупаешь раба для рабыни?! — Абдулла не верил своим ушам. — Не сошел ли ты с ума? Может, ты забыл, что сотворил граф Белью и сколько им пролито крови твоих родных?
Халид обеими руками вцепился в тощего слугу и вздернул его в воздух, держа за воротник.
— Не злоупотребляй нашей давней дружбой и не переусердствуй в мудрых советах, — прошипел он, и шрам на его лице побелел.
— Прости, господин, — извинился Абдулла. — Я стал слишком несдержан на язык.
Халид освободил его от своей хватки, опустил на землю, потрепал по плечу.
— Я ничего не забыл, друг мой Абдулла, и не успокоюсь, пока за пролитую кровь не будет заплачено кровью и смерть брата моего и сестры моей не найдет возмездия.
— Что ж! За тобой последнее слово, Халид-бек. Я передам послание твоей матери, и ты получишь то, чего желаешь.
Абдулла с поклоном удалился, а Халид возвратился в шатер.
При виде его Эстер, словно превратившись в русалку, нырнула в бадью с головой, плеснув воду на столь ценимый Халидом ковер, но хозяин изобразил на лице полное равнодушие и не удостоил даже мимолетного взгляда купающуюся красавицу. Вместо этого Халид занялся исследованием содержимого ее сундука.
Он извлек оттуда юбку и блузку, показал ей.
— Когда закончишь нырять и вытрешься, надень вот это. Впоследствии тебе подберут более подходящее одеяние.
— То, что в сундуке, все мне одинаково подходит. И, как видишь, все вещи пошиты из отличного материала.
— Твоего тут ничего нет. То, что было твоим, стало теперь моим, не забывай об этом.
Вынув одно из платьев, Халид обнаружил что-то в его кармашке. Он запустил туда пальцы и… чуть не раздавил, словно ядовитое насекомое, крохотный медальон с миниатюрным портретом своего смертельного врага.
На него взирал Савон Форжер де Белью, правда несколько приукрашенный художником. Халид, слегка опомнившись от приступа бешенства, перевел взгляд на Эстер, и девица, напуганная зрелищем побелевшего шрама и искаженного ненавистью лица Халида, вновь скрылась под водой в бадье.
А он? О чем в это мгновение размышлял он?
Как мог Халид-бек поддаться чарам и поверить в наивность и искренность невесты графа де Белью?
Он почти расслабился, растаял, истек медом почти, но не совсем.
Страшное выражение лица Халида привело в ужас только что вынырнувшую из воды Эстер, но она поняла, что уже никакая водная преграда ее не спасет и опасность надо встречать с открытым забралом.
На ее счастье, гнев Халида обрушился не на нее саму, а на ни в чем не повинную вещицу. Турок смял в пальцах медальон, швырнул под ноги, надавил на него сапогом, а потом, словно безумный, выбежал прочь из шатра.
Эстер решила, что наступил самый удобный момент покончить с уже изрядно надоевшим ей купанием.
Она вылезла из воды, обтерлась насухо и поспешно натянула на себя то из одежды, что выбрала себе по вкусу.
Девушка подняла вдавленный в ворс ковра медальон. Повреждения, причиненные портрету Халидом, несколько облагородили внешность изображенного на нем графа. Так подумалось Эстер. Но что ей делать с этой миниатюрой? Ее позиции и так весьма шатки, и ей не стоит лишний раз приводить в бешенство Султанского Пса.
Она долго озиралась по сторонам в поисках подходящего места, и наконец оно было найдено. Глаза ее заблестели от восторга, потому что осенившая ее идея была просто гениальна. Проследовав в самый темный уголок шатра, она уронила изображение герцога де Форжера в ночную посуду.
Больше ей нечем было заняться, и, изнывая от безделья, Эстер принялась обдумывать планы на будущее и соотносить их с тем малым знанием, какое она успела почерпнуть из кратких встреч с оттоманским принцем.
Почему турок так ненавидит Форжера? Что Форжер совершил такого ужасного? Придется ли невесте расплачиваться за преступления жениха?
Чем дольше она предавалась размышлениям, задавая самой себе вопросы, на которые не было ответов, тем чаще ее посещало видение бронзово лицего от загара мужчины со шрамом на щеке. Почему-то ее господин в этих видениях не внушал страха. Она испытывала дотоле неведомый ей трепет, и это смущало и тревожило ее.
Через некоторый промежуток времени, — а ей он показался бесконечным, — четверо слуг под наблюдением вездесущего Абдуллы вынесли из шатра тяжелую деревянную бадью. Удаляясь, Абдулла бросил на девицу многозначительный взгляд.
Эстер возмутилась. Как он посмел пялить на нее глаза, будто она диковинное животное? По какому праву он позволяет себе такое? Не пора ли поставить Абдуллу на место?
И вновь ее покой был нарушен. Слуга появился с подносом, уставленным кушаньями, а за его спиной опять маячил Абдулла.
— Тебе придется все это съесть, — мрачно и с презрением в тоне заявил Абдулла и приказал слуге: — Поставь еду перед ней. Пусть она насытится.
— Твое отношение ко мне просто оскорбительно, — у Эстер взыграло самолюбие. — Отнести эту мерзость обратно. Я отказываюсь принимать пищу.
