Тут он заметил, что какая-то женщина с ребенком бросилась на рельсы.
Он закричал, но было уже слишком поздно. Шум поезда и рев локомотива заглушили его голос.
Он хотел броситься к несчастным и оттащить их прочь с полотна – но опоздал. Он сам бы неминуемо погиб, если бы в ту же минуту поспешил к Реции. Она уже бросилась на рельсы.
Ужасная машина была совсем близко, для несчастной не было уже спасения.
Словно окаменелый, Туссум не двигался с места. Глаза его устремлены были на то место, где бросилась Реция, он ясно видел еще ее белую одежду, резко выделявшуюся на темной земле, видел, как она еще раз простерла свою белую руку, как будто в последнюю минуту еще искала спасения и помощи, искала руки, которая бы вырвала ее и ребенка из когтей близкой смерти, казалось, в последний момент ею овладело раскаяние.
Но было уже поздно, все было кончено. Неподвижно стоял Туссум под гнетом этого ужасного зрелища, пристально смотрел на рельсы – фонарь выпал у него из рук прямо на песок.
Поезд поравнялся с несчастными матерью и ребенком – вот он уже промчался через них… они безвозвратно погибли.
Старый Туссум упал на колени, скрестил руки на груди и прошептал молитву – такого ужаса он никогда еще не видывал. С отвращением, из крайности только поступил он сторожем на железную дорогу, эту дьявольскую машину, как называли ее сначала старые турки. Он и старая сестра его Харрем не имели больше никаких средств к жизни, а другого места он не нашел. Но в эту ужасную минуту, сделавшись свидетелем такого страшного происшествия, от которого его всего трясло, словно в лихорадке, он снова был охвачен раскаянием, это было слишком ужасно! Он не мог спасти несчастную и ее невинное дитя. Может быть, он даже подвергнется наказанию, сделав донесение о случившемся.
Поезд давным-давно уже умчался и, наверно, достиг отдаленного города, а Туссум все еще стоял на коленях на песке возле своего фонаря. Никто во всем поезде и не подозревал о случившемся. Один он, Туссум, знал это, один он был свидетелем ужасного происшествия.
Но вот до ушей его долетел тихий крик ребенка.
Он прислушался – он не ошибся, это был плач дитяти. Через минуту он стал громче.
Туссум сейчас же подумал, что, может быть, бедный, брошенный на рельсы ребенок избегнул смерти, хотя и тяжело ранен.
Собравшись с духом, он встал с колен, взял фонарь и по рельсам пошел к тому месту, где лежали Реция с сыном. Он думал найти изувеченный, окровавленный труп, но – удивительно! – хотя Реция и лежала, словно мертвая, между рельсами, так что вагоны, наверно, прошли через нее и ребенка, но Бог спас несчастных, один какой-нибудь удар лишил Рецию чувств, ребенок же остался невредим и громко плакал.
Туссум прежде всего осторожно отнес обоих с опасного места и положил на песок далеко от рельсов, так что теперь они были уже в безопасности; затем взял фонарь и по рельсам поспешил к своему довольно просторному сторожевому домику.
– Харрем! – крикнул он, толкнув ногою дверь, своей сестре, уже спавшей. – Харрем, поди-ка сюда! Случилось большое несчастье!
– Несчастье? – спросила сестра Туссума, она имела очень сострадательное сердце и прежде, когда еще была побогаче, охотно делилась всем с каждым бедняком.
Туссум рассказал ей о несчастном случае.
– Может быть, можно еще помочь им? – спросила Харрем. – Пойдем. Сведи меня туда.
– Ребенок жив, но женщина, или девушка, кажется, погибла, – заметил Туссум, провожая сестру к тому месту, где лежала Реция с сыном. – Она не шевелится.
– Избави Боже! – вскричала старая турчанка, с надеждой сложив руки, она была богобоязненна и добра.
– Клянусь нашим божественным пророком, это было зрелище, какого я век не забуду!
– Ты и теперь, Туссум, бледен как мертвец.
– Я дрожу еще всем телом.
– Бог велик, – сказала Харрем, – если будет на то святая воля, мы застанем в живых обоих.
– Мы отправим их в город.
– В город? Теперь, ночью, Туссум? Ни за что я не могу допустить этого. Их надо перенести в мою комнату.
– Но если она умерла?
– Вот они! Ты слышишь голос ребенка? Он кричит так жалобно! Бедная, несчастная женщина! – сказала сострадательная Харрем при виде бездыханной Реции. – Какую нужду и горе должна была испытать бедняжка, чтобы искать здесь смерть и бросить в ее страшные объятия невинную крошку. Мы с тобой, Туссум, бедны, но есть на свете люди еще беднее нас.
И добрая Харрем, в широком платье из светлой материи, с лицом, закрытым старым белым ячмаком, прежде всего подняла плачущего ребенка.
– Маленький мальчик! Возьми, подержи его, Туссум, он цел и невредим, – сказала она.
Старик довольно неловко взял ребенка на руки, тот испугался и закричал еще громче.
Харрем наклонилась над Рецией и прежде всего сдернула покрывало с ее лица.
– Она еще так молода и прекрасна, но так бледна и безжизненна, словно мертвая. Вот посмотри, – говорила добрая старушка, – в это место должна она была получить страшный удар, отсюда, через головную косынку, течет кровь!
– Ну что, она умерла? – спросил Туссум.
– Кажется, что так.
– Послушай, дышит ли она еще?
Харрем нагнулась к Реции, приложилась губами к устам безжизненной девушки, чтобы почувствовать, есть ли у нее еще дыхание.
Ребенок кричал так громко, так сильно, что Туссум совсем не слышал, что говорила сестра.
Он отнес его немного в сторону и положил на песок, а сам вернулся оказать помощь Реции.
– Она еще дышит, но очень слабо! – крикнула ему Харрем.
Теперь ребенок был довольно далеко и крик его не мешал их разговору.
– Что нам с нею делать?
– Мы должны помочь ей, должны прежде всего отнести ее домой, – отвечала Харрем. – За дело, Туссум.
Старик исполнил желание сестры, и оба попробовали нести Рецию, но эта ноша оказалась не по силам престарелой Харрем; Туссум как можно тише и осторожнее взял безжизненную Рецию на руки и один отнес ее в свою хижину.
Харрем несла ребенка и фонарь.
Сторожевой домик был жалкой ветхой деревянной хижиной, как и большинство домов в Константинополе, но зато состоял из нескольких комнат.
Добрая Харрем прежде всего позаботилась перенести Рецию на свою постель. Чтобы успокоить ребенка, дала ему немного молока и уложила спать.
Теперь она могла сосредоточить все свое внимание на несчастной больной. Промыла ее рану и позаботилась о том, чтобы Реции было покойно. Туссум предоставил все заботы своей сострадательной сестре, а сам лег спать.
Рана вскоре, по-видимому, начала заживать, но больная все еще не приходила в сознание: страх и возбужденное состояние, которые пришлось пережить бедной Реции, вызвали горячку.
