Она смотрит на меня с сомнением. Не удивительно — кому бы не показалось странным, что Ковалевская отправляет с письмом малознакомую ей девушка, когда куда проще было бы поручить это одному из своих слуг?
— Кажется, князь Ковалевский стрелялся на дуэли именно с этим господином? — уточняет она. — Я что-то слышала об этом. Мне кажется странным, что ее светлость всё еще держит его в числе своих корреспондентов после того, что случилось. Куда разумнее было бы общаться с ним через поверенного. Ну, да не нам об этом судить. А вот как раз и его адрес.
Я спрашиваю, могут ли Тома и Аля пойти вместе со мной. Она разрешает:
— Да-да, конечно. Я понимаю — вам нужно о многом поговорить. Наймите извозчика. А потом зайдите в чайную на Набережной — там подают восхитительные ореховые пирожные.
Баронесса пребывает в хорошем настроении и щедро одаряет меня рублём. Я не отказываюсь, хотя в кармане еще лежат остатки жалованья за этот месяц. Я плохо разбираюсь в ценах, а ведь мне еще нужно вернуться к Цветковым.
Для Тамары и Али поездка на извозчике становится целым событием. Она смотрят в окошко и удивляются всему. Тома — чуть сдержаннее, Аля — гораздо более эмоционально.
— Девочки, вы только посмотрите, какой красивый фонтан!
— А вон, вон какую смешную собачку ведет дама!
В чайную мы заходим не после, а до посещения дома Стрешнева. Боимся, что после разговора с ним есть ореховые пирожные нам совсем не захочется.
И хотя пирожные действительно чрезвычайно вкусны, я с трудом заставляю себя проглотить хотя бы несколько кусочков.
— Ох, я никогда не ела ничего более вкусного! — сияет Аля. — Пообещай, что когда ты выйдешь замуж за князя, Шура, то станешь присылать мне в приют такие пирожные хотя бы раз в месяц!
Милая моя девочка! Да если я когда-нибудь выйду за него замуж, то заберу тебя из приюта в тот же день!
Оказывается, что Стрешневы занимают этаж в многоквартирном доме как раз на Набережной.
Строгий усатый привратник преграждает нам путь.
— Андрей Станиславович не принимают.
Он смотрит на нас с подозрением. Три молодые девицы в гости к мужчине! Но нам сейчас не до церемоний.
— Мы к господину Стрешневу с поручением от ее светлости княгини Ковалевской, — я стараюсь говорить как можно уверенней, и это производит впечатление на привратника.
— Ну, что же, проходите, но только не обижайтесь, если его слуга не пустит вас на порог.
Мы поднимаемся на третий этаж, я дергаю веревочку звонка. Дверь распахивается, и слуга сообщает нам именно то, что уже сообщил привратник. Что господин Стрешнев не принимает. Но волшебная фраза про княгиню Ковалевскую заставляет лакея отступить.
Нам разрешают войти. Воздух квартиры пропитан лекарствами, а из дальней комнаты доносится детский плач.
Лакей шепотом говорит:
— Андрей Станиславович еще не оправился после дуэли. Ну, да вы, должно быть знаете.
В коридор выходит девочка — маленькая, худенькая, заплаканная. Она смотрит на нас большими темными глазами и спрашивает:
— Вы приехали помочь Андрею?
24. Разговор со Стрешневым
Я теряюсь от ее вопроса. Не понимаю, что должна сказать, как ответить. Сердобольная Аля приходит в себя быстрее.
— Андрей Станиславович — твой брат?
Девочка кивает.
— Он сильно болен, мадемуазель. Уже давно не встает с постели. А нынче к нему батюшку пригласи. А Арина говорит, что раз батюшку, значит, совсем плох.
Лакей тихо бормочет ругательство относительно слишком длинного языка кухарки и снова обращается к нам:
— Простите, барышни, сами видите — не до визитеров нам теперь. У Андрей Станиславовича сейчас отец Георгий. Даже врач и тот в другой комнате дожидается.
Мы переглядываемся. Докучать тяжелобольному не позволяют совесть и христианское милосердие. Но и уйти, не поговорив с единственным человеком, который может рассказать всю правду о дуэли и, тем самым, вызволить Сергея из тюрьмы, я не могу.
— Мы не знали, что господин Стрешнев был так тяжело ранен, — говорю я лишь для того, чтобы не молчать. — Кажется, во время дуэли произошла какая-то странная история?
Лакей смотрит на нас уже с осуждением — обсуждать хозяина он явно не намерен. И кто может его за это упрекнуть?
— На бедняжку Андрея напустили страшную магию, — доверительно сообщает нам девочка. — Вот револьвер и выстрелил не так, как было надо. Они на револьверах стрелялись.
Слово «револьвер» она произносит не совсем правильно — у нее выходит смешно и мило «левольвел». Но никто, понятное дело, не улыбается.
— Шли бы вы, барышня, в детскую, — качает головой лакей. — Арина вам туда чаю с пирогом принесет.
Кроха сразу же уточняет:
— С клубничным?
Тот подтверждает — именно с клубничным.
Она думает несколько мгновений, но остается в прихожей.
— А я знаю, почему револьвер испортился. Это из-за того страшного колдуна, что к нам приходил. Ох, как я тогда испугалась!
Я навостряю уши. Возможно ли, что Стрешнев накладывал заклинание не сам, а с чьей-то помощью? Я видела иногда в газетах объявления о подобных услугах. Давали ли их настоящие маги или обычные шарлатаны, я не знала. Но удивительно ли, что перед столь важной дуэлью он решил прибегнуть к такой поддержке?
— Неужели нет никакой возможности поговорить с господином Стрешневым? — спрашивает Тамара. — Мы приехали издалека и, кто знает, представится ли еще возможность для разговора.
Лакей сочувственно кивает, но стоит на своем:
— Никак нет, барышни. Уж вы простите.
Мы всё еще топчемся у порога, когда в коридор выходит могучий священник. Лакей бросается к нему. Но батюшка глядит не на него — на нас. Наверно, по одинаковым нарядам Али и Томы сразу угадывает в нас пансионерок.
— Вот, барышни Андрея Станиславовича спрашивают, да я говорю — никак нельзя.
Священник подходит ближе, и мы склоняемся, по очереди подходя за благословением.
— Ну, отчего же нельзя, голубчик? Оно как раз можно и нужно.
— Но как же? — изумляется слуга. — Доктор нипочем не разрешит.
Но батюшка смотрит на него с укоризной:
— А ты проводи, голубчик. Может, и разрешит. А я обожду пока в столовой. Мы вот с Анной Станиславовной чайку пока попьем, коли напоят.
Девочка радостно хватается за протянутую руку.
А лакей неуверенно говорит:
— Спрошу у Андрея Станиславовича — ежели он не будет против, так извольте. Только, может, не всема разом?
— Иди, Шура, — говорит Рудакова. — И не робей. А мы тут подождем.
— Да зачем же тут? — басит батюшка. — Идемте с нами чай пить. Здешняя кухарка отменные пироги с ягодами печет.
Я несмело иду за слугой по коридору, вхожу в небольшую комнатку, где запах лекарств становится еще более сильным. Шторы здесь задернуты, и в помещении темно.
Вторая дверь — сбоку от той, через которую мы зашли, распахнута, и в соседней комнате я вижу кровать, а на ней — худого изможденного мужчину. Если бы я не знала, что это — Стрешнев, то, наверно, не узнала бы его. В нём не осталось ничего от прежнего лоска — даже усы были сбриты.
Как раз когда мы вошли, из спальни выходит незнакомый мужчина, в котором я определяю доктора. Он смотрит на меня с удивлением, но ничего не говорит. Может быть, принимает за родственницу, приехавшую повидать больного.
— Вот, к Андрею Станиславовичу, — снова начинает объяснять лакей.
Но прежде, чем доктор успевает что-то ответить, до нас долетает голос из спальни:
— Антипка, кто там?
— Барышня к вам, барин! — докладывает тот. — Очень настойчиво просится.
Кажется, Стрешнев ругается (и довольно грубо), но я предпочитаю сделать вид, что ничего не слышу. А вот когда он говорит чуть громче: «Пусть войдет!», устремляюсь вперед.
В спальне тоже полумрак, и я, боясь, что Стрешнев меня не узнает, называю себя.
Он долго молчит, словно ощупывая меня мрачноватым взглядом, а потом бросает:
— Не трудитесь объясняться. Я вас узнал.
