Лишь поздно вечером Лемерль собрал выручку и возвратился к нам. На постоялом дворе он не пожелал ночевать якобы из любви к суровости походной жизни. Мы разбили лагерь на поляне за городом и, смертельно усталые, готовились ко сну. Я свернулась калачиком на матрасе, набитом конским волосом, и в последний раз за день погладила округлившийся живот. «Завтра, — беззвучно пообещала я. — Завтра я от него уйду».
Лемерль уехал тайком от всех. Наверное, обмотал копыта лошадей тряпьем, а сбрую и колеса повозки — лоскутьями. Наверное, ему помогла предрассветная дымка, заглушившая шум. Наверное, я просто слишком устала, слишком сосредоточилась на себе и своем еще не рожденном малыше, чтобы сторожить Черного Дрозда. До той ночи нас соединяло некое чувство, крепче моего былого обожания и страсти, которую нам дарили ночи вдвоем. Я думала, что знаю Лемерля, его игры и прихоти, его неожиданные приступы жестокости. Думала, ему меня не удивить.
Когда я поняла свою ошибку, было слишком поздно: Черный Дрозд улетел, наш обман вскрылся, Леборн лежал под повозкой с перерезанным горлом, заря только занималась, а солдаты новой инквизиции уже караулили нас с мечами и арбалетами, цепями и веревками. В наших планах имелся просчет. Совсем крохотный, он мгновенно превратил нашу победу в провал.
Той ночью в Эпиналь вернулся судья Реми.
Воспоминаний о том дне почти не сохранилось. Любые воспоминания — как соль на незажившую рану, но порой они всплывают, точно неподвижные картинки волшебного фонаря. Вот солдаты инквизиции, вытаскивающие нас из постелей. Вот Леборн с перерезанным горлом. Вот падает наземь искромсанная одежда. Отчетливее всего я помню звуки — стук копыт, звон сбруи, громогласные приказы, разгоняющие остатки сна, наши удивленные вопли.
Долго, слишком долго не понимала я, в чем дело. Чуть больше проворства, и улизнула бы, воспользовавшись предрассветным сумраком да кутерьмой. Буффон дрался как лев, и часть солдат, оставив нас, усмиряла его. Увы, я растерялась, ждала, что сейчас появится Лемерль с планом спасения, и упустила момент.
Лемерль снова нас бросил. Сам спасся, небось почуял опасность и понял: если бежать вместе, больше вероятности, что поймают. Леборн, видимо, разгадал его подлый замысел и поплатился жизнью — беднягу нашли под повозкой с перерезанным горлом и изуродованным лицом. Остальных — женщин, цыган, карликов, тех, кого легко заменить, — Черный Дрозд швырнул солдатам, аки горсть монет. По сути, он нас продал. Уже не впервые.
Слишком поздно открылась мне горькая правда. Нагими нас заковали в кандалы, выстроили в ряд и повели под конвоем конных охранников. Эрмина, вся растрепанная, безутешно рыдала, за ней с высоко поднятой головой шла я, последним, корчась от боли, хромал Буффон. Карауливший меня жирный боров с наглыми глазами и губками бантиком пробормотал что-то сальное и хотел погладить меня по щеке. Я обожгла его презрительным взглядом, благо глаза были сухие и горячие, как угли.
— Только тронь, — зашипела я, — одно мое заклинание, и стручок твой мигом отвалится…
Боров оскалился.
— Ты, сучка, свое получишь, — процедил он. — Жду не дождусь…
— Жди, боров, жди и помни про заклинание.
Знаю, глупо было ему угрожать, только меня распирало от гнева. Казалось, я лопну, если промолчу.
Снова и снова появлялась навязчивая мысль, она крутилась в сознании, как мул вокруг колодца, и с каждым кругом терзала все сильнее. Как Лемерль мог так со мной? Со мной! Ладно с Эрминой, ладно с Буффоном, Беко, ладно с карликами. Но я — это я. Почему он не взял меня с собой?
Позови меня Лемерль, я бы пошла — это открытие разожгло пламя ненависти, мгновенно и навсегда. Я-то считала себя лучше других, сильнее и порядочнее. Лемерль раскрыл мне глаза. Я поняла, что так же способна и на предательство, и на трусость, и на убийство. Теперь я видела истинную себя и, распаляя свой гнев, горела желанием пустить Лемерлю кровь. Злость баюкала меня ночью и согревала днем.
Арестантская трещала по швам, и нас заперли в подвалы под зданием суда. Я попала в холодную каморку с земляным полом и солевыми отложениями на стенах. Смешать эту соль с углем и серой — получится не просто белый порошок, а отличная взрывчатка, но зачем в подвале взрывчатка? Тут ни окон, ни другого выхода — лишь запертая дверь. Я села на влажный пол и постаралась обдумать свое положение.
Виновность наша сомнений не вызывала, оправдываться бессмысленно. Вариантов обвинения у судьи Реми было выбирай — не хочу, спасибо Лемерлю. Воровство, порча, ересь, самозванство, бродяжничество, колдовство, убийство — за любое из этих преступлений по закону нам грозила смерть. Верующий утешался бы молитвами, а я молиться не научилась. Леборн твердил, что для таких, как мы, Бога нет. Мы не созданы по его образу и подобию. Мы юродивые, бракованные, треснувшие при обжиге. Разве нам можно молиться? Да и если бы мы молились, что сказали бы Ему?
Спина у камня, ноги на утоптанной земле — я просидела так до рассвета, баюкала малютку в своем чреве, прислушивалась к рыданиям за стеной.
Раз, и дремы как не бывало. В каморке царил мрак, но я отчетливо услышала скрип засова и легкие шаги на подвальной лестнице. Я не без труда встала, не отрывая спину от стены, и шепотом спросила:
— Кто там?
В ответ раздалось мерное дыхание и шелест одежды о стену. Ко мне кто-то подкрадывался. В полной темноте я подняла кулак. Меня всю трясло, но я знала, что рука не дрогнет. Пусть только приблизится!
— Жюльетта!
Я точно окаменела.
— Кто ты? Откуда знаешь мое имя?
— Жюльетта, прошу тебя, у нас мало времени.
Я медленно опустила кулак, потому что сообразила, кто это. Чумной Доктор! Тот, который предупреждал меня, тот, чей голос показался знакомым. Запах я тоже узнала: сухой, резкий — так пахнут химикалии. В кромешном мраке и тишине ничего не отвлекало, вот я и догадалась. От той догадки у меня аж дух захватило.
— Джордано?
— Говорю же, для вопросов сейчас не время, — раздраженно прошипели из тьмы. — Вот, возьми! — Мне швырнули что-то мягкое. Ткань. Это ряса, пропахшая плесенью, но наготу прикроет. Я натянула ее, гадая, что случится дальше.
— Хорошо, а теперь за мной. Быстрее, медлить нельзя!
Наверху лестницы открыли люк. Чумной Доктор скользнул в него первым и протянул мне руку. Глаза мои привыкли к мраку, и свет в коридоре едва не ослепил, хотя источал его один-единственный факел. Еще вялая и заспанная, я повернулась к старому приятелю, но увидела лишь Чумного Доктора в длинноносой маске и черном плаще.
