– Я ведь не цыганка, как ты. Мне нравится, когда у меня есть крыша над головой. Люблю спать на чистых простынях, мыться с мылом и знать, что вечером меня непременно ждет ужин.
– Тогда почему ты осталась с нами? – заранее морщась от того, что услышит, пробурчал Мануэль.
– Потому что у меня не осталось ни одного близкого человека, за исключением дальних родственников, что живут в Лондоне. И, самое главное, меня разыскивают по обвинению в убийстве. Ваша жизнь стала моей, хочу я этого или нет.
– Когда-нибудь и у меня будет настоящая крыша над головой. Не годится человеку жить в повозке всю жизнь.
– Разве твое предназначение не в том, чтобы вести свой народ?
– Что ты в этом понимаешь? Неужели ты считаешь, что работать тягловой лошадью на потеху фермерам-недоумкам достойно мужчины? Или обчищать чужие карманы – хорошее ремесло?
Дженни прикусила язык. Она могла бы догадаться сама, с чем связаны периодические отлучки Мануэля из табора. Всякий раз, возвращаясь, он приводил с собой лошадей, овец и приносил прочий разнообразный товар. Видимо, с Джем-ми его роднила не одна лишь любовь к женскому полу.
– Я думала, тебе нравится цыганская жизнь, – сказала Дженни.
– Это жизнь, которая была мне навязана с детства, но это не значит, что она мне нравится, – угрюмо буркнул Мануэль, вытирая ступни пучком травы. – Кроме того, я цыган лишь наполовину. Отец мой был ирландским крестьянином. Фермером в графстве Уиклоу. Жирный ублюдок по имени Росс согнал его с собственной земли, вот тот и стал бродячим ремесленником – надо было как-то жить. Когда я подрос настолько, чтобы понять, что с нами сделали, я поклялся вернуть свою землю. – Мануэль зло прищурился – давняя обида, казалось, прожигала его насквозь. – В первый же день, когда я ступил на свою землю, этот надменный племянничек проклятого Росса упрятал меня в тюрьму. Господи, как же я его ненавижу! Это было много лет назад, но такое не прощают. Десять акров земли, скот, куры – все отняли. Господину, видите ли, надо было построить псарню для своих поганых гончих! Я поклялся вернуть свое, и сделаю это во что бы то ни стало!
Для Дженни Мануэль открылся с неожиданной стороны. Она не знала, что он способен так ненавидеть, и не подозревала, что кочевая жизнь ему совсем не по вкусу.
– Так вот от кого ты унаследовал зеленые глаза – от своего отца!
– Да, и еще акцент. Неужели ты не заметила?
– Да, есть немного. Но я не знала, что это ирландский. Отчего твой отец связался с цыганами? Насколько я знаю, горджио у вас не любят.
– Прости, Дженни, что ты видела мало доброты от моих людей, – с внезапной нежностью проговорил Мануэль, положив ей руку на плечо, – но ты их должна понять. То, что незнакомо, всегда вызывает недоверие. Мы не обманываем своих, не воруем у своих – горджио другое дело, они враги, и в тебе они видят одного из них.
– Ты первый, кто назвал вещи своими именами.
– Так же смотрели и на моего отца, когда он пристал к табору. Звали его Патрик Брэндон. Он не умел ни читать, ни писать, но у него хватило ума, чтобы научиться их языку и уговорить самую красивую из трех дочерей Байса Краско стать его женой. Он добился уважения цыган, а потом и восхищения. Они решили, что он посланец удачи.
Мануэль улыбнулся ей многозначительно, но вдаваться в объяснения не стал.
– Самую красивую, говоришь? – с сомнением спросила она. Представить Розу красавицей было довольно сложно.
– Роза – его вторая жена. Моя мать, Нэйшн, умерла, давая мне жизнь, и было это за год до того, как люди Кромвеля согнали нас с обжитого места и заставили кочевать. Роза вырастила меня как своего родного сына. Вообще-то у нас мужчина может иметь сразу несколько жен, но мой отец взял в жены другую только после смерти первой жены.
Встревоженный птичий крик заставил Дженни и Мануэля вздрогнуть и приготовиться к бегству, но оказалось, что переполох в голубином семействе наделал лис. Неудачливый охотник показался из-за кустов, замер, увидел нежданных гостей и бросился наутек.
Мануэль вздохнул с облегчением – на лиса никто не охотился – и, обняв Дженни за плечи, пустился в рассказ об обычаях материнского племени.
– Наши хоть и верят в Христа, а Сару считают своей святой хранительницей, верят и в магическую силу талисманов. Вот это – фаллос, эмблема бога Шивы, – добавил он, коснувшись рыбки – кулона, висевшего у Дженни на шее.
– Фаллос? – Да, кажется, так назвала его Роза.
– Ты не знаешь, что это такое? Символ мужской силы. Заметила, что у нас над дверью принято вешать изображение рыбы, рога, боярышника? Вот что означает твоя невинная рыбка, малышка.
Дженни отвела глаза. Что-то в его взгляде было такое, чего она не замечала раньше, и это тревожило ее.
– Видишь ли, в этом органе заключена великая сила природы, и чем больше этот орган у мужчины, тем более он у нас почитаем. Благодаря некоторым своим природным данным я был признан избранником богов, спасителем племени, и, как бы мне ни хотелось отказаться от этой чести, я должен исполнять свой долг.
Откровенность за откровенность. Только сейчас Дженни смогла рассказать о своем преступлении во всех подробностях.
Мануэль слушал молча, не выказывая ни удивления, ни возмущения, ни особого сочувствия. Когда она закончила, он, уставившись в голубое небо, спросил:
– А как насчет того, другого – твоего любовника? Отвечать не хотелось, но Дженни все же сказала:
– Он был капитаном, на службе у короля. Заехал в Аддстон по дороге в Лондон. Он спешил на встречу с королем.
На Мануэля ее слова произвели должное впечатление, но он не удержался и злобно добавил:
– Богач, наверное. Встречался с королем. Не думал, что он такая важная птица.
– Он был с королем, когда тот скитался в изгнании. Он родом с запада. Кажется, из Уэльса.
– Когда мы вынуждены были покинуть Ирландию, мы высадились на побережье Корнуолла. Хорошее место, море, скалы, никто до тебя не доберется. Может, однажды там я и пущу корни. С тобой.
Дженни с улыбкой покачала головой:
– Нет, Мануэль, твоя нареченная ненавидит меня уже за то, что я согласилась провести с тобой несколько часов, а уж разрешить тебе отвезти меня на край света – такого она не допустит. Когда вы собираетесь пожениться?
Мануэль неопределенно повел своими широкими плечами, после чего достал серебряную табакерку, приобретенную всего пару часов назад, и, ухватив щедрую щепотку белого порошка, втянул его носом, после чего отчаянно зачихал, так что слезы выступили на глазах.
Дженни засмеялась. Но на глазах ее тоже выступили слепи – то ли от смеха, то ли от горьких воспоминаний. Ей вдруг стало так одиноко и так захотелось ласки, что, когда Мануэль придвинулся к ней, растянувшись на траве, она не стала отодвигаться. Сорвав стебелек, он ласково пощекотал ей лицо. Дженни блаженно улыбалась, млея под солнышком.
