Потом они тихо лежали обнявшись. Над ними пели дрозды. Внезапно Мануэль откатился от нее, и она почувствовала себя страшно одинокой и несчастной. С губ ее сорвалось имя того, кто мог утешить и успокоить ее.
– Ты – моя, – сказал, как припечатал, Мануэль, – и никто и ничто не разлучит нас, кроме самой смерти.
Чувство горечи и потери овладело ею, и слезы выступили на глазах. Дженни смотрела на Мануэля, бронзовой глыбой мускулов возвышавшегося над ней, смотрела в его звериные зеленые глаза и вместо восторга чувствовала боль, ибо не видела в этих глазах ничего общего с тем, что понимала под словом «любовь».
С земляной насыпи посреди Саутуоркской ярмарки Дженни впервые имела счастье обозревать столь вожделенный Лондон. За синей полоской Темзы виднелся город – беспорядочное скопление старых обветшалых строений с фасадами, нависающими над грязными мостовыми кривых улочек; шпили церквей как будто стремились пронзить небо, самый высокий и величественный среди них – собор Святого Павла – обосновался на вершине Ладгит-Хилл.
– Эй, Дженни, пей, пока холодная!
Берта протянула Дженни кувшин с ледяной колодезной водой.
– Откуда ты узнала, что я хочу пить? – спросила Дженни, благодарно принимая подношение.
Дженни и Берта, та самая девочка, которая восхитила своими танцами публику в «Короне и розе», стали подругами относительно недавно, но Берта привязалась к Дженни всем сердцем, стараясь во всем угодить горджио.
– Ты сейчас уйдешь? – вдруг спросила Берта.
– Как только смогу, – призналась Дженни. До сих пор она никому о своих планах не говорила. Да и сейчас признание свое сделала шепотом, из опасения, как бы их кто не подслушал.
– Не бойся, я никому не скажу, – заверила ее Берта, пожав подруге руку, и, словно испугавшись или устыдившись своих чувств, бросилась бежать с холма.
Дженни смотрела вслед бегущей худенькой и оборванной девочке, круглой сироте, такой же, как она. Хорошо, что в таборе нашлась хоть одна душа, относившаяся к Дженни с симпатией. Мануэль не в счет. С того самого момента, как он открыто взял Дженни жить к себе в повозку – вардо, в племени все, кроме Берты, объявили Дженни бойкот. Тем не менее отношение к Мануэлю нисколько не стало хуже – во всем винили ее, горджио.
Табор просыпался задолго до рассвета. Дженни вставала позже других.
– Ах ты, ленивая корова, – беззлобно пожурил ее Мануэль, когда, поеживаясь от леденящей утренней росы, Дженни вышла из его красного вардо, и притянул к себе, согревая своим жарким телом.
Сегодня Мануэль пребывал в хорошем настроении, и этим надо было пользоваться. Жить с ним оказалось куда как непросто из-за частых и непредсказуемых смен настроения.
– Солнце уже высоко. Давай ешь свой хлеб с элем, и пора приниматься за работу.
Шесть норовистых лошадок, украденных достаточно далеко отсюда, чтобы волноваться на этот счет, должны были, согласно планам Мануэля, исполнить на ярмарке танец. Чтобы добиться от них слаженности и послушания, требовалось немало терпения, но с лошадьми, в отличие от людей, Мануэль всегда был терпелив и спокоен.
Вначале Дженни побаивалась лошадок, поскольку, хоть и выросла в деревне, никогда дела с лошадьми не имела и подходила к ним не ближе чем на расстояние вытянутой руки. Дженни была на грани истерики, когда Мануэль объявил, что она должна будет гарцевать на танцующей лошади. Мало-помалу, однако, план стал казаться более выполнимым. Теперь Дженни по крайней мере могла удержаться в седле, когда лошадь танцевала, хотя до изящной посадки и шика было очень далеко. А ярмарка открывалась завтра утром.
– Хватит! Отдыхаем! – приказал Мануэль.
Дженни спрыгнула с лошади, угодив прямо в жаркие объятия Мануэля.
– Я по тебе соскучился! – заявил он, страстно целуя ее в губы и прожигая своими бездонными зелеными глазами.
Мануэль скользнул ладонью по ее груди, и вновь, как бывало всякий раз, когда он касался ее, в ней закипела страсть. В тени под деревом кто-то стоял – Дженни почувствовала на себе взгляд еще до того, как, повернув голову, заметила Марту.
– Не здесь, – тихо проговорила она, тщетно пытаясь освободиться из цепких объятий.
Чей-то голос позвал на помощь, и Мануэль, резко отпустив ее, бросился на выручку, сказав на ходу:
– Отложим на вечер, когда за нами не станут подглядывать.
Дженни питала к Мануэлю странные чувства. Едва ли это называлось любовью. Иногда она даже думала, что ненавидит его, но в такие минуты, как сегодня, даже задумывалась, стоит ли отправляться на поиски лондонских родственников. Он одновременно и манил ее, и отталкивал той жестокостью, что порой проглядывала в нем. Вообще он был человеком сложным и противоречивым.
– Жаль, что у Мика нет дрессированных собак, – заметила Марта, как бы невзначай задев Дженни плечом.
– К чему это ты?
– Тогда, – злобно сверкнув глазами, ответила Марта, – ты могла бы возглавлять труппу в качестве главной суки!
Дженни замахнулась, чтобы дать негодяйке пощечину, но вовремя заметила, как в руке Марты блеснула сталь. Дженни успела выкрутить руку цыганки, и кинжал упал на траву.
– Оставь его в покое, горджио! – с перекошенным от ненависти лицом крикнула ей в лицо Марта.
– Он мой! Тебе не изменить судьбы!
– Твой – так бери, я не держу его на цепи!
Марта в ответ пробормотала проклятие на цыганском. Крыть ей было нечем.
– Я тебя предупредила, – добавила она на английском, – хочешь лежать на дне Темзы, можешь поступать по-своему. Только подумай – там тебе похолоднее будет, чем в постели с Мануэлем.
– Я могу тебя предупредить о том же, – задыхаясь от гнева, ответила Дженни.
Марта, не спуская с Дженни горящих ненавистью глаз, отступила, наклонилась, подняла кинжал и, не оглядываясь, пошла к вардо Розы.
Пока продолжалась обычная суета с установкой шатров и распаковкой пожитков, всякий сброд, подобный тому мусору, что прибивала к берегам река, прибывал к месту расположения табора, чтобы поприветствовать людей Розы, словно те приходились им дорогими родственниками. Одноногий моряк с повязкой на глазу, оборванцы и нищие, мелкие воришки и вымогатели обнимались с цыганами и чокались кружками с элем. Из уважения к Мануэлю никто из мужчин не смел приближаться к Дженни, хотя она чувствовала на себе их пристальные взгляды. Гордясь красивой любовницей, Мануэль с достоинством представил ее своим дорогим друзьям: Одноглазому Билли, Косоглазому Джеку, Гони Чокнутому, Хитрецу Джону – все они были достаточно важными личностями, если заслужили формальное представление. Дженни тошнило от запаха их немытых тел.
