— Кстати, — остановил он на пороге Фелиситу, — кто убирает мою комнату?
— Я, — ответила девушка.
— В таком случае я должен просить вас быть осторожнее. Мне бывает неприятно, если какая-нибудь книга даже сдвинута со своего места, а теперь я вовсе не могу найти одной из них.
— Как называется эта книга? — спросила она спокойно.
На серьезном лице профессора мелькнуло что-то вроде усмешки.
— Вы едва ли найдете, это французская книга. На ее корешке написано: «Крювелье. Анатомия нервной системы».
— Вот она, — указала Фелисита. — Она лежит на том же месте, куда вы ее положили. Я не беру в руки ваших книг.
Профессор быстро повернулся к молодой девушке и посмотрел ей прямо в лицо.
— Вы знаете французский язык? — быстро спросил он.
Фелисита испугалась — она себя выдала. Она не только понимала, но и свободно говорила по-французски: старая дева выучила ее. Необходимо было говорить правду, эти стальные глаза не отрываясь смотрели ей в лицо и раскрыли бы ложь.
— Да, я брала уроки, — ответила она.
— Ах да, я и забыл — до девяти лет. Значит, вы не все еще забыли?
Фелисита молчала.
— Вас воспитывали прежде иначе, — продолжал профессор, — но у моей матери и у меня были на это свои взгляды. Поэтому-то вы и презираете нас как своих мучителей, не так ли?
Одно мгновение Фелисита боролась с собой, но раздражение победило, и она холодно ответила:
— У меня для этого достаточно причин.
Брови Иоганна нахмурились, но затем он, вероятно, вспомнил те упрямые и нелюбезные ответы, которые ему, как врачу, часто приходилось спокойно выслушивать от нетерпеливых пациентов. Поэтому он спокойно ответил:
— Вы более чем откровенны! Вы очень дурного мнения о нас, но мы сумеем утешиться.
Он снова принялся за письма, и Фелисита удалилась. Когда она подошла к открытой двери, взгляд читавшего последовал за ней. Холл был залит солнечным светом, и фигура девушки выделялась на нем, как картина на золотом фоне. Ее формам недоставало еще округленности, присущей окончательно развившейся женской красоте, но линии были мягки, а движения очень грациозны. Удивительнее всего были, однако, волосы.
Они всегда казались каштановыми, но под солнечными лучами приобрели оттенок красноватого золота.
Профессор снова наклонился над работой, но течение его мыслей нарушилось. Он недовольно потер лоб, выпил стакан воды, но напрасно. Наконец он рассердился, бросил перо на стол, взял шляпу и спустился с лестницы. Перо лежало не на своем месте и не было аккуратно вытерто. До педантизма аккуратный ученый проявил рассеянность.
— Мама, — сказал профессор, заходя по дороге к матери, — пожалуйста, не посылай мне больше с поручениями девушку, предоставь это Генриху, а если его не будет дома, то я могу и подождать.
— Видишь, — торжествующе ответила госпожа Гельвиг, — ты уже через три дня не можешь больше выносить ее физиономии, а меня заставил терпеть ее около себя девять лет.
Сын молча пожал плечами.
— Ведь уроки, которые она брала до смерти отца, окончились с поступлением ее в городское училище? — спросил он.
— Что за глупые вопросы, Иоганн! — рассердилась госпожа Гельвиг. — Я и подробно писала тебе об этом, и говорила.
— А какие знакомства были у нее?
— Знакомства? Да, в сущности, только Фридерика и Генрих, она сама не хотела других… Конечно, я не могла терпеть ее за своим столом и в своей комнате. Она ведь стала между твоим отцом и мной, всегда была нетерпима и высокомерна. Я предложила ей познакомиться с дочерьми некоторых верующих ремесленников, но она, как ты знаешь, заявила, что не желает иметь никакого дела с этими людьми, что это волки в овечьих шкурах и т. д. За эти восемь недель, которые ты сам себе навязал, увидишь еще и не такие штуки!
Профессор отправился на прогулку.
В тот же день госпожа Гельвиг пригласила некоторых дам пить в саду кофе после обеда, а так как Фридерика заболела, то послали Фелиситу Она быстро справилась со своими обязанностями. На большой площадке, защищенной высокой стеной из тисов, был поставлен красиво убранный стол, а в кухне домика кипела вода. Молодая девушка облокотилась на подоконник и задумчиво смотрела в сад. Все благоухало, зеленело и цвело. Когда-то это же солнце так же ярко светило и для того, чье горячее доброе сердце обратилось теперь в прах, чья рука всем приносила помощь. Здесь он спасался сам и спасал маленькую сиротку от уничтожающих взглядов и злого языка жены, и не только летом. Весна еще боролась с зимой, а здесь, в белой кафельной печке, уже трещал огонь; пушистый ковер грел ноги, кусты прижимали свои покрытые почками ветви к оконным стеклам. Милые воспоминания!
Приближающиеся шаги спугнули печальные мысли Фелиситы. Она видела в окно профессора, вошедшего в сад в сопровождении другого господина. Они медленно направлялись к домику. С некоторых пор господин Фрак довольно часто приходил к госпоже Гельвиг. Это был сын очень почтенных людей, друживших с семьей Гельвигов. Ровесник профессора, он вместе с ним получил образование, и, несмотря на полное различие характеров и взглядов, они всегда были дружны. Иоганн Гельвиг почти тотчас же по окончании университета вступил на кафедру, а молодой Франк отправился путешествовать. Только недавно, уступая желанию родителей, он сдал экзамен на юриста. Теперь он был адвокатом в родном городе и ждал появления клиентов.
Он вынул изо рта погасшую сигару, посмотрел на нее и отшвырнул. Профессор достал свой портсигар и предложил ему.
— Боже упаси! — воскликнул адвокат с комическим жестом. — Мне не приходит и в голову причинять ущерб бедным язычникам в Китае и еще бог знает где.
Профессор улыбнулся.
— Насколько я тебя знаю, — продолжал Франк, — ты предназначаешь себе три сигары в день, но всегда выкуриваешь только одну, а стоимость двух остальных кладешь в свою копилку на миссионерское дело.
— Да, я еще сохранил эту привычку, — подтвердил со спокойной улыбкой профессор, — но эти деньги имеют другое назначение — они принадлежат моим бедным пациентам.
— Не может быть!.. Ты, ярый поборник набожных устремлений, вернейший из учеников нашего рейнского деспота? Так-то ты следуешь его учениям?
Профессор пожал плечами.
— Врач учится иначе думать о человечестве и об обязанностях отдельных людей по отношению к нему, — сказал он. — Я никогда не упускал из виду великой цели — стать действительно полезным, но чтобы добиться этого, пришлось многое забыть и оставить.
Они прошли дальше, и их голоса затихли, но вскоре они вернулись под группу акаций, ветви которых бросали тень на пробегавшую мимо дома дорожку.
