Мара лежала на спине на узкой койке у стены. Сестра попросила ее снять блузку и бюстгальтер и дала ей белый халат с завязками на спине. Она уже начала вводить ей внутривенно пентотал, и, когда Фидлер вошел, Мара была совсем сонной.
– Можете уйти, Нэнси, – сказал он сестре. – Она уже засыпает.
– Едва я начала вводить препарат, она сразу отреагировала. Хорошая больная, удачный случай. Верно?
– Верно. Прежде чем уйдете… не забудьте включить магнитофон.
Усевшись на металлический стул возле кровати, Фидлер заговорил:
– Мара, вы слышите меня?
Она открыла глаза и улыбнулась, глядя в потолок, а не на него.
– Да, я вас слышу… Макс.
– Прекрасно. А теперь вы будете делать то, что я вам скажу. Вы чувствуете себя очень сонной, верно?
– Да.
Глаза ее снова закрылись.
– Вы погружаетесь в глубокий, глубокий сон, Мара, но, хотя вы и спите, вы сможете слышать все, что я вам скажу, и будете правдиво отвечать на мои вопросы. Понимаете?
– Да.
– Хорошо… Когда я скажу «начнем», вы начнете считать в обратном порядке от ста. И каждый раз, называя число, будете все глубже погружаться в транс… Итак, начинаем считать.
Мара облизала губы и принялась считать:
– Сто… девяносто девять…
Все время, пока она считала, Фидлер проверял ее пульс. Ее погружение в глубокий транс происходило необычайно быстро, и так же быстро замедлялся пульс. Когда она досчитала до пятидесяти, пульс ее замедлился до сорока пяти ударов в минуту.
– Сорок один… сорок…
Голос Мары стал хрипловатым, и теперь она надолго замолкала, прежде чем произнести следующее число.
Фидлер начал беспокоиться – количество ударов все сокращалось и уже доходило до тридцати в минуту. При таком замедленном пульсе сердце могло остановиться еще до того, как она досчитает до конца.
– Ладно, Мара. Достаточно. Вы уже погрузились в транс.
Она подчинилась, и пульс ее перестал замедляться – остановился на тридцати ударах в минуту. Дыхание тоже было замедленным, она делала не более пяти вдохов и выдохов в минуту. Фидлер впервые наблюдал столь быстрое погружение в столь глубокий транс. Он подумал о том, что Мара станет феноменальным случаем, если представить ее данные на семинаре.
– Начнем сегодня с беседы, Мара. Итак, вы любите свои дни рождения?
Она улыбнулась:
– Особенно любила, когда была маленькой. Дни рождения в нашей семье всегда отмечались по-особенному.
– Поговорим о том вашем дне рождения, который вам особенно памятен. Вы можете рассказать о таком?
На лбу ее прорезались морщинки – она пыталась сосредоточиться. Потом морщинки исчезли и лоб разгладился.
– О да, – сказала она. – Я помню такой день рождения. Мне тогда исполнилось четырнадцать.
– И что же случилось в тот день рождения?
– Это был день, когда мы приехали в Аризону.
Фидлер нахмурился:
– Но ведь вы родились в Аризоне!
Она рассмеялась каким-то странным смехом, от которого его покоробило.
– Нет, глупыш. Я родилась в Уэльсе.
К величайшему изумлению Фидлера, Мара заговорила на языке, в гортанных звуках которого он распознал валлийский. Теперь и в ее голосе, и в манерах появилось что-то детское, словно она стала маленькой девочкой.
– Где вы научились говорить на этом языке? – спросил озадаченный Фидлер.
– Я говорила по-валлийски еще до того, как заговорила по-английски.
– О Господи, – прошептал Фидлер, почувствовав, как по спине пробежал холодок. Сердце его забилось, как у гончей, берущей старт, но, когда он снова заговорил, в голосе его не было волнения. – Мара, в какой день и год вы родились?
– Пятнадцатого июня 1863 года, – ответила она без колебания.
Фидлер был близок к шоку, когда осознал последствия случившегося. Без малейшей подсказки с его стороны, без единого намека Мара Тэйт, проявив инициативу в сложном и противоречивом процессе возрастной регрессии, совершила гигантский прыжок во времени и обратилась в свою бабушку.
Невозможно… Но ведь это произошло? Она располагала всей полнотой и отчетливостью воспоминаний, когда речь заходила об истории ее семьи. Несомненно, она знала о детстве Мары Первой столько, сколько та рассказала своей дочери, Маре Второй. Вероятно, таких семейных преданий накопилось бесчисленное множество. Вероятно, это можно было бы объяснить и необычайно богатым и живым воображением, наследственным качеством в семье Тэйтов. Во всяком случае, рациональный разум медика отказывался признать, что Мара Третья претерпела реинкарнацию и превратилась в свою бабушку Мару Первую.
Ее голос вывел его из раздумья:
– А теперь я расскажу вам о своем четырнадцатом дне рождения…
Вереница фургонов въехала на территорию штата Аризона с северо-востока, у границы с Колорадо и Нью-Мексико, и теперь направлялась к Долине памятников. Мара сидела в переднем фургоне, рядом с Сэмом Пикензом, седым ветераном, прожившим немало лет на юго-западе и теперь отвечавшим за этот поезд из повозок. За время путешествия Мара подружилась с Сэмом. На него произвели впечатление ее обширные знания истории Аризоны, знания, по крупицам собранные из книг и газетных статей, которые она с жадностью поглощала еще до того, как Тэйты покинули Британские острова и отправились в Новый Свет. Мара же внимательно слушала бесконечные истории Сэма, накопленные им за тридцать с лишним лет, в течение которых он изучал пустынные и прекрасные в своей первозданной красоте районы Дикого Запада.
Одним из первых чудес Нового Света Маре показались жилища древних обитателей утесов, примостившиеся на высоких горах и уступах, образованных стенами каньонов. Эти жилища, имевшие от одного до четырех этажей, были искусно выложены из кирпича-сырца и укреплены деревянным каркасом; они действительно являлись чудом изобретательности и строительного искусства.
– Как же индейцы забирались в свои дома? – спрашивала Мара у Сэма.
– С помощью многочисленных лестниц, которые они ночью втаскивали в свои дома, опасаясь враждебных племен и диких зверей. Они были предками индейцев племени пуэбло. А те стали великими земледельцами, намного опередившими свое время. Некоторые из их ирригационных каналов и сегодня в рабочем состоянии.
Удивляла и погода Аризоны: сухой воздух и яркое солнце – это совершенно не походило на туманную Англию.
– Как далеко, как четко здесь все видно! – воскликнула Мара. – У меня просто режет глаза!
Эта удивительная прозрачность аризонского воздуха могла сыграть со зрением удивительные шутки. Далекие горы вырисовывались настолько отчетливо, что возникало обманчивое ощущение – вот стоит протянуть руку, и можно будет до них дотронуться, прикоснуться к этим громадам, на склонах которых пышно разрослись ели Дугласа.
