Со временем ее вкусы и предпочтения радикально менялись, ничего подобного она не могла бы себе представить в восемнадцать лет. Тогда ее страстью были импрессионисты. Потом на несколько лет ее захватило абстрактное искусство. А с годами ее вкусы вернулись, казалось, к исходной точке: она устала от беспредметности и некоторое время увлекалась романтиками. Эта фаза совпала с ее вторичным открытием Вордсворта, поэта, на которого в ранней молодости у нее не хватало времени. Несколько лет подряд она была поглощена итальянским Ренессансом. Ее буквально зачаровывали красные и синие тона, которые художники Возрождения применяли с таким совершенством. На их полотнах сочные краски всегда были в полной гармонии. Интерес Энн к поп-арту оказался недолговечным. Теперь она понимала, что только делала вид, будто он ее привлекает, — ей, видимо, просто хотелось шокировать Бена с его незыблемым консерватизмом. В действительности же причудливые завихрения линий вызывали у нее головокружение, и она с радостью вернулась к безмятежному спокойствию флорентийцев, чье искусство перспективы завораживало ее.
Сейчас, стоя в переполненном холле, Энн размышляла, в какой зал ей направиться. «Давно уже я не любовалась прерафаэлитами», — вспомнила она, а так как заказанные ею сегодня обои были явно отмечены их влиянием, то это решило дело.
Часа через два Энн без сил опустилась на скамью. Она страшно устала, но не от ходьбы, а от впечатлений. Прямо перед ней висела большая картина, которая, казалось, помимо воли привлекла к себе ее внимание. Над темной полосой земли, на которой две монахини копали могилу, восходило какое-то сумеречное сияние. Можно было явственно почувствовать усилие, с которым одна из них, молоденькая послушница, вонзала блестящую лопату в твердую землю. Энн восхищенно подумала, какое это искусство — создать видимость движения с помощью столь статичного материала, как краски! Однако всем ее вниманием завладела вторая монахиня: ее лицо выражало спокойствие и покорность судьбе, полное приятие смерти… Чьей смерти? Ее собственной? Это было непонятно, однако Энн вдруг ощутила, как на нее нисходит мир и покой. Она вздохнула.
— Вот для этого и существует искусство. Оно должно успокаивать душу, — произнес рядом с ней низкий голос с легким иностранным акцентом.
Энн быстро обернулась. Рядом с ней сидел какой-то мужчина и серьезно смотрел на нее.
После минутного колебания Энн сказала:
— Это прекрасно, правда? Картина заставила меня почувствовать себя в ладу с самой собой, хотя речь здесь идет о смерти.
— Понимаю, — мягко произнес он.
— Я потеряла мужа, — просто продолжала она, как будто такая неожиданная откровенность была самым обычным делом.
Почему-то оказалось очень легко рассказать ему о смерти Бена, о последовавших за ней страшных месяцах, об одиночестве и о том, как к ней вернулось желание жить. Он терпеливо слушал ее излияния, а его большие светло-серые глаза изучали ее лицо.
Потом неподалеку заплакал ребенок, и чары были разрушены.
— Боже мой! Простите… Как я могла так распуститься… Что вы должны подумать обо мне… Совсем чужой человек… Ведь я, вероятно, надоела вам до смерти…
Трепещущая, смущенная, Энн вскочила на ноги, уронив сумочку и перчатки.
Мужчина нагнулся и все поднял. Когда он выпрямился, Энн увидела, какой он рослый и широкоплечий. Рука, подавшая ей сумочку, была большая и загорелая. Это была крепкая рука с изящно подрезанными ногтями. Энн сразу поняла, что перед ней очень сильный человек, сильный не только физически, но и морально. Она вдруг показалась себе совсем маленькой и уязвимой. Когда он подошел к ней, она вдохнула запах табака, одеколона и чего-то специфически мужского, чего не чувствовала уже много лет.
— Прошу вас, поверьте, что вы совсем мне не надоели. Ни капельки! — Мужчина улыбнулся. — Бывают такие моменты, когда людям необходимо выговориться, а раскрыть душу перед чужим человеком удается лучше.
Голос у него был низкий и теплый, с легким акцентом, который Энн не смогла сразу определить. Благодаря этому акценту ее родной язык, как ей показалось, приобретал особый смысл. Он не был красив в общепринятом смысле слова, но широкое лицо с высокими скулами, убедительно свидетельствующими о восточном происхождении, не могло не привлекать внимания: энергичный подбородок, полные губы, в углах рта две глубокие морщины, придававшие лицу жесткое выражение, которое исчезло при улыбке.
— Вы очень любезны, мистер…
— Георгопулос. Но прошу вас, называйте меня просто Алекс.
— Энн Грейндж, — представилась она, подавая ему руку, и нерешительно улыбнулась. — Мне пора.
Она направилась к выходу, сознавая, что он идет рядом. Когда они вышли на улицу, Энн с удивлением заметила, что на улице стемнело…
— Боже мой! — воскликнула она больше про себя, чем для него. — Да я здесь провела целую вечность!
— Не поужинаете ли вы со мной сегодня вечером?
Энн растерянно посмотрела на него.
— Я… видите ли… — запинаясь, произнесла она.
— Пожалуйста! — прервал он ее. — Это доставило бы мне огромное удовольствие!
Энн почувствовала смятение. Мысли лихорадочно обгоняли одна другую. Отчетливо она понимала только, что ей нужно успеть на поезд и что глаза у нее подведены синим.
Тут она с удивлением услышала собственный голос:
— Благодарю вас! Мне будет очень приятно.
— Прекрасно! Я заеду за вами в половине восьмого. Где вы остановились?
— В отеле «Рембрандт», — снова за нее ответил голос, который, казалось, не имел с ней ничего общего.
Он подозвал такси и усадил ее.
— Отель «Рембрандт», — сказал он шоферу. — Значит, до половины восьмого, миссис Грейндж. — Он опять улыбнулся, и его лицо сделалось почти красивым.
Такси медленно продвигалось в потоке машин. Энн откинулась на сиденье. Что могло побудить ее принять приглашение совершенно незнакомого человека? И где, черт возьми, находится этот проклятый отель «Рембрандт»? Она даже не была уверена, что такой существует, — просто назвала первое, что ей пришло в голову. У нее с собой не было ни одежды, ни макияжа… Нужно сказать шоферу, чтобы он немедленно отвез ее на вокзал, и как можно скорее вернуться домой. Этот человек мог оказаться кем угодно: насильником, убийцей… «Помилуй, с такими добрыми глазами?» — сразу заспорил тот, другой голос. И что ее ждет дома? Суп на ужин, телевизор… «Послушай, Энн, один-единственный раз! — настаивал голос. — Ведь мы будем на людях. И я достаточно взрослая, чтобы позаботиться о себе». Она наклонилась вперед и приоткрыла окошко за спиной шофера.
